Прядильщица Снов - Тория Кардело

— Эй, психичка, чего пялишься? — шипели в спину, а она сжималась, будто пыталась исчезнуть, раствориться в стене.

Аля увидела московского физрука, презрительно кривившего губы, когда она пыталась подтянуться на турнике:

— Ну что, Кострова, так и будешь висеть, как мешок с картошкой?

Увидела себя в ванной, с ненавистью разглядывающую свое тело в зеркале и щипающую кожу до синяков. Складки на животе, целлюлит на бедрах, красные полосы растяжек.

«Ненавижу, ненавижу, ненавижу».

Увидела весы. Цифры на них плясали, но всегда оставались слишком большими, несмотря на диеты и изнуряющие тренировки.

Увидела бабушку в гробу. Не по-настоящему — она не была на похоронах, мать не взяла её. Но картинка, созданная воображением, вышла настолько яркой, что казалась реальней самой реальности. Восковое лицо, скрещенные на груди руки, запах цветов, скрывающий формалин.

Эти образы были не просто воспоминаниями. Они исказились, усилились, превратились в квинтэссенцию боли и унижения, словно кто-то выделил самые болезненные моменты её жизни и теперь проигрывал их на повторе, заставляя переживать снова и снова.

Зеркала показывали не просто её настоящую внешность, а самую уродливую версию. Все недостатки преувеличили, все пропорции исказили. В отражении она видела не просто полную девушку, а монстра — бесформенную массу плоти с маленькими поросячьими глазками, тонкими губами и обвисшими щеками.

— Видишь? — шептали зеркала. — Вот кто ты на самом деле. Жалкая, никому не нужная уродина. Ты правильно поступила, согласившись на сделку. Здесь твой дом. Здесь ты можешь быть красивой.

Аля задрожала.

Ее охватил не просто страх, а физическое отторжение, волна тошноты, поднимающаяся из самого дна сознания. Даже монстры, война и чужая боль не пугали её так, как сейчас.

Как это зеркало.

Оно показывало не просто отражение, а всю её ничтожность, собранную в одном уродливом образе.

Во рту пересохло. На языке горчил привкус желчи, как после ночной истерики, когда рыдания выворачивали её наизнанку. В ушах звучал шум крови, глухой, навязчивый, будто кто-то стучал по барабанным перепонкам изнутри.

Запах в зале изменился. Стал таким, как в её собственной комнате — дешёвый фастфуд, яблочный шампунь и солёные следы на наволочке. Запах одиночества. Запах стыда.

Из глубины зеркала, из самого горла её искажённого отражения, начали выползать пауки.

Сначала маленькие, чёрные, юркие. Потом — крупные, мохнатые, с блестящими красными глазами и капающими ядом жвалами.

Они лезли наружу десятками, сотнями, тысячами, заполняли отражение, копошились, взбирались друг на друга, сливались в живую, пульсирующую массу.

И из этого месива начали формироваться руки.

Длинные. Тонкие. Бледные, с синими венами и острыми ногтями, похожими на лезвия.

Они тянулись к Але, словно пытались вытащить её из этого ада — но она не могла пошевелиться.

Это была не просто картина, а она сама.

Её тёмная сторона, её страхи, её ненависть к себе — всё, что она так тщательно прятала, теперь вырвалось наружу.

Паника накрыла Алю с головой. Она кричала, но звук застрял в горле. Ноги приросли к полу, она не могла сдвинуться с места.

Она бросилась в сторону, с трудом отрывая себя от завораживающего ужаса зеркала. К двери, к выходу, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Зеркальная дверь, отражающая её искажённый силуэт, приближалась слишком медленно.

Наконец, вот она, ручка под пальцами, холодная, металлическая. Аля дёрнула, распахнула, сделала шаг… Нога соскользнула, тело потеряло равновесие. Она полетела вперед, в пустоту, в новый кошмар…

Но вот сильные руки подхватили её, прижали к груди. Такой знакомый запах — дождливое утро с лёгкими древесными нотками.

— Ничего не бойся, милая Александра, я здесь, — высокопарно, с легкой театральностью произнёс знакомый голос.

Аля подняла взгляд и увидела бледное лицо, обрамленное черными, как смоль, кудрями; пронзительно-синие глаза почти светились в полумраке, а губы изогнулись в полуулыбке.

— Роман? — выдохнула она обессиленно, цепляясь за его плечи, как утопающий за соломинку.

Он мягко погладил её по голове, пропуская пряди волос сквозь пальцы.

— Ноктюрн, — поправил он мягко. — Навсегда. Рядом с тобой. Здесь.

Его голос обволакивал, успокаивал, словно теплое одеяло в холодную ночь. В его объятиях страх отступал, кошмары блекли, становились лишь тенями, не способными причинить вред.

— Ты так долго шла ко мне, — в голосе звучала искренняя нежность. — Преодолела столько препятствий. Я горжусь тобой, моя храбрая, прекрасная Александра.

Он называл её Александрой, не Алей. Именно так она представилась ему в этом месте, наивно представляя, будто в «идеальной» жизни она не скромная толстушка Алечка, а уверенная красавица Александра.

— Где мы? — спросила она, все еще дрожа от пережитого ужаса.

— Во дворце Прядильщицы Снов, — его глаза загорелись странным огнем. — В самом сердце Ткани Снов. Ты сама нашла дорогу сюда, преодолела все кошмары, все страхи. Твоя трансформация почти завершена.

Он произносил это с таким восторгом, с таким обожанием, что сердце Али сжалось от эфемерного счастья, преследовавшего её в этом мире. В голову вторглась мимолётная мысль, что она наконец нашла свое место, свой дом, того, кто будет любить её.

Ноктюрна.

— Осталось совсем немного, — прошептал Ноктюрн, наклоняясь к самому её уху. — И ты станешь частью этого мира навсегда. Моей навсегда. Разве не этого ты хотела?

Его дыхание щекотало шею, вызывало приятную дрожь. И Аля почти готова была сказать «да», почти готова отдаться этому иллюзорному чувству безопасности и принятия…

Но что-то удерживало. Какое-то маленькое, настойчивое сомнение грызло душу.

«Символы надежды», — вспомнила она вдруг. Она ведь искала их. Для чего-то важного. Для кого-то важного.

«Роман».

Не Ноктюрн, а настоящий Роман. Тот, кто смотрел на неё — на настоящую её — с любовью и принятием.

Ноктюрн крепко прижал Алю к себе. Его руки были холодными, но надежными, словно выкованными из металла. Она чувствовала сквозь тонкую ткань платья его пальцы, оставляющие на коже ледяные следы.

— Теперь нас ждет долгая совместная жизнь в идеальном мире, — сказал он торжественно, будто произносил заученную речь. — Здесь, где ничто и никто не потревожит нашу прекрасную любовь. Ты будешь вечно молодой и красивой, а я — вечно преданным тебе. Как и должно быть. Как было предопределено.

Его речь звучала слишком высокопарно. Слишком напыщенно. Словно говорил не Роман, а актер, читающий чужой текст. Или марионетка, которой управлял кукловод.

«Агата. Это она. Она контролирует его».

Аля отстранилась немного, заглянула в его глаза. Такие синие, такие пронзительные — и такие пустые. Как у красивой фарфоровой куклы. В них не осталось ни капли от той теплоты, того живого света, что был у Романа, когда он смотрел на неё на