Мальчик и его деревянный меч - Александр Давидович Давыдов

Очухался. Сижу я в комнате, передо мной стол стоит. За ним мужчина – тоже в рогатой каске, погонах позолоченных. На столе бумажки перекладывает и кричит на меня: «Открой, – требует, – мне какую-нибудь тайну, государственную или военную!»

Я военной тайны вовсе не знаю, а государственную знаю одну, но режь – не открою! Чтобы враги не стали бессмертными.

Устал рогатый кричать. «Ладно, – пообещал, – бросим тебя в тюремную камеру. А поутру застрелим». Позвал двух молодчиков. Те меня под руки и бросили в тюремную камеру. Там люди вповалку лежат и спят тревожно: шевелятся, вскрикивают. Прилёг я в уголке, тоже поспать собрался. Тут вдруг кто-то меня за ногу дёргает.

Передохнул папа, а потом дальше продолжил.

Глава 25

Папина история (окончание)

Человек ко мне подползает. «Ты, товарищ, чей?» – шепчет. «Я, геноссе, свой, – отвечаю. – А ты чей?» «А я, – шепчет, – чужой». «Что ж, – спрашиваю, – ты в камере делаешь?» И подальше от него отодвинулся. Доносчик, думаю. Их ещё «наседками» называют. Но потом вижу: вроде личность знакомая. Подумал я, припомнил, потом как закричу. Аж часовой своим ружьём звякнул. «Тащи, – кричу, – профессор, торт кремовый!»

Тот ко мне пригляделся, даже лицо рукой пощупал – и тоже как закричит (тут уж часовой в дверь прикладом стукнул): «Нет, это ты, академик, неси торт кремовый!»

Я старого друга повстречал. Мы с ним на Брудершафтском всенаучном конгрессе поспорили, кто раньше жизненного микроба выведет. На торт кремовый.

Рассказал он мне свою историю, но я её целиком повторять не буду – очень уж на мою похожа. Сделал он своим правителям бессмертного микроба. Они тогда профессору орден вручили, а потом посадили в тюремную камеру. И со всем миром войну затеяли. Им-то чего бояться? Они ведь бессмертные.

Закончил профессор рассказ, грустно так улыбнулся и говорит: «А нас с тобой, академик, теперь на одном суку повесят. И поделом». Да ночь впереди длинная, принялись мы с ним про научное разговаривать. Каждый стал своим микробом похваляться.

Профессор кусочек известки нашёл и на стенке циферками и буковками про своего микроба написал. Гляжу я на его цифры, буковки и говорю ему по-научному: «Аш-два-эс-дэ-эн-ка-пи-эр-квадрат-дарвин-пре́зент. Не бессмертный твой микроб. Всех микробов победит, а гриппозный микроб с ним сладит».

Почесал тот в затылке. «Эге, – произнес, – забирай свой торт кремовый». Тут я стал своим микробом хвалиться. А профессор отвечает: «Це-о-два-эм-це-квадрат-эр-эн-ка-мендель-морган. И твой микроб не бессмертный. Будут твои правители жить вечно, пока ангиной не захворают».

Вижу, прав он. «Да-а, – говорю, – и мне сегодня не суждено тортом полакомиться». Тем и закончился наш с профессором учёный разговор. Всё-таки от него радость, что, оказывается, наши с ним правители не будут жить вечно.

Тут засов дверной звякнул, и увели профессора. Оглянулся я вокруг – уже нет ни души: всех до единого увели, пока мы с профессором спорили. Стою один посреди тюремной камеры, своей участи жду. Опять засов звякает. «Вот и конец», – подумал.

Вдруг заходит огромный такой негр. В зелёной пилотке, в башмаках высоких на шнуровке. Своими белыми зубами скалится и по плечу меня хлопает так, что я на пол сразу повалился. И говорит по-иностранному: «Окей олрайт карасчо враг капут».

Потом он от радости меня к груди своей прижимает как ребёнка. Из тюремной камеры наружу выносит, а туда уже ладные какие-то ребята прикладами рогатых загоняют. Сами тоже в пилотках зелёных, в башмаках на шнуровке.

Ведёт меня негр в прежнюю комнату. Там за столом уже другой человек сидит, но тоже военный. Бумажки разбирает. Мне он не как негр обрадовался, а поменьше, но руку жмёт, смотрит вежливо. И произносит: «Героические, – говорит, – союзные наши с вашими войска, – говорит, – добили подлого противника в его собственном логове. Миру – мир!» Снова руку жмёт и отпускает на все четыре стороны.

Вышел я на волю. Хотел было профессора поискать, о микробе договорить. Может, не успели его убить рогатые. Но вдруг неизвестные люди мне мешок на голову накидывают, верёвками всего скручивают. На самолёт грузят и везут неведомо куда. Привозят… ну, к этому…

– Злыдню уродскому, – подсказала Розка.

– Ужасный злыдень, – кивнул папа, – и урод такой. Говорит: «Давно я, умник, за тобой охочусь. Нужен ты мне». Гляжу я на него с удивлением: зачем, не понимаю. Тогда он газету достаёт как из воздуха, развёртывает и в моё фото всеми своими шестью пальцами тычет. «Если ты, – сипит, – живого микроба придумал, то мёртвого уж подавно выведешь. Я им все реки и моря отравлю. – И потом ещё говорит: – А тебя пока посажу в стеклянную клетку, чтобы я смотрел, как ты моего микроба делаешь».

Пытался я отговориться и так и сяк, но он даже слушать не стал. Схватили меня его невидимки и посадили в прозрачную комнату. Сижу, микроба изобретаю. Но не смертельного, а слабительного. От него вреда никакого, только живот немного поболит. Почти уж изобрёл, а тут вы подоспели.

Так закончил папа свою историю.

Глава 26

Остров

А самолёт летит тем временем над океаном бескрайним. Папа на кнопки жмёт, штурвал крутит. Ты спросишь, мой юный друг: где он летать научился? Да я и сам удивлён… А-а, вспомнил! Он ещё в прежнюю войну был боевым лётчиком. И награды имел.

Мальчик уже прикорнул под рассказ отцовский, от сражений своих умаявшись. Сон ему приснился удивительный: будто сам он стал тихим прудиком, воды его мирно плещутся, деревья склонённые его своими листьями ласкают. Облака по нему плывут, покой его не смущают. Небо в нём синее отражается. Подходит к прудику дева, красивая и грустная. На голове её венчик, из роз сплетённый. Склонилась дева к воде. Образ её светлый в прудике отразился. Тогда заплакал Мальчик во сне от любви и жалости.

Тут начал самолётик трястись, дёргаться, в воздушные ямки нырять. Проснулся Мальчик. Отец говорит:

– Горючее у нас кончается. Поглядим, нет ли острова вблизи.

На приборной доске был экранчик с кнопками. Пощёлкал ими папа, и на экране буквы вспыхнули.

– Есть, – говорит, – остров неподалёку. – И опять кнопками щёлкает. – Островок, – говорит, – маленький. Замок там один стоит. И церковка одна. И человек один живёт, из той церкви священник. Остальные все на заработки уехали и пока не вернулись.