Мальчик и его деревянный меч - Александр Давидович Давыдов

– А голодать нам не придётся? – Розка спрашивает.

Папа опять кнопками пощёлкал. Отвечает:

– Живности там немало: коровы дикие, овцы дикие, козы дикие. Все без человека одичали. И земля, – говорит, – плодородная. Даже голую палку в землю воткнёшь – тотчас она листьями покроется.

Тут островок показался – как со дна морского на свет Божий вынырнул. Покачал самолёт крыльями и на землю сел. Глядят друзья наши: замок на пригорке стоит, стены мхом обросшие, вьюнками все обвитые. На башнях флажки железные под ветром туда-сюда вертятся, поскрипывают. И оказались друзья наши среди сада дивного, цветами благоухающего. Рядом церковка белая.

Воткнул Мальчик в землю свой меч деревянный, и сразу он листвой покрылся. Потом берёт Мальчик Розку за руку, и они втроём по ступеням в церковь поднимаются. А ступеньки древние, в трещинах. Из них трава зелёная пробилась.

Заходят они в церковь. Навстречу им – старец в ризах праздничных. Голова длинная, посередь лба одна прядка свешивается. Протягивает он вперёд руки свои и возглашает громким голосом:

– Венчается раб Божий Николай рабе Божьей Марии.

Вот какое у Мальчика-то было имя. Вот как Розку назвали при рождении. И стали они все трое жить на том острове. Долго они жили, да и сейчас живут.

Вот и всё, юный мой друг. Прощай!

Меч и его Мальчик

Послесловие для родителей

Извечные символы и открывающиеся нам разве что во сне древние архетипы – это незримый костяк видимого, посюстороннего мира. Без них он обратился бы в серо-буро-малиновую мешанину чисто физиологических ощущений: сытно – голодно, тепло – холодно, медленно – быстро. А система символов придаёт миру упорядоченность, живую слаженность и многомерность, подлинную реальность. С её помощью мы по мере сил проникаем в суть вещей, видим не только их тленную шелуху, но и светоносную или, наоборот, сумеречную сердцевину.

То же самое и в литературе, пресловутом «зеркале действительности». Я убеждён, что просто невозможно создать художественный текст, в котором, даже и вопреки авторской воле, не сквозили бы символические духовные первоосновы бытия, в котором нельзя было бы различить хоть несколько самоцветных осколков довременной мудрости.

Какая, казалось бы, связь между полузабытым теперь романом Николая Островского «Как закалялась сталь» с эзотерическими учениями даосских мудрецов? Автор и слыхом не слыхивал об этой разновидности «религиозного опиума», а и услышал бы – поспешил бы отмежеваться. И однако даже сам заголовок, в котором процесс становления человеческой личности уподобляется производству особо прочного оружия, в какой-то мере созвучен даосским поверьям, согласно которым тело мудреца, достигшего высших степеней святости, не истлевает в могиле, а чудесным образом «переплавляется» и «закаляется», превращаясь во вполне материальный, но наделённый магическими свойствами меч: гробница оказывается горнилом, подобием алхимической печи, в которой трансмутируется не тот или иной минерал, а само человеческое естество.

А взять всем сызмальства известную повесть Николая Носова о Незнайке в Солнечном городе: на первый взгляд, это всего лишь проекция инфантильной психики советских людей, их детсадовского восторга перед механическими игрушками, их тяги к слиянию, самоотождествлению с техникой, недаром клички-то у них соответствующие – Винтик, Шпунтик, Шурупчик. Однако при внимательном прочтении оказывается, что на страницах «Незнайки» бессознательно отражены архетипические представления о райских садах, населённых благими душами, вновь обретшими младенческую невинность, что описываемый Носовым Солнечный город есть не что иное, как пародия на «Город солнца» Кампанеллы и на всю тысячелетнюю традицию «Града бессмертия», стоящую за трактатом знаменитого итальянского еретика и оккультиста.

Вполне естественно, что до самых последних пор эзотерические темы и символы, без которых немыслимо ни одно подлинно художественное произведение, будь то «Золотой осёл» Апулея или «Кентавр» Апдайка, могли проявляться в нашей литературе лишь в виде случайных, неосмысленных, карикатурных фрагментов – то есть в том самом виде, в каком они томились в ментальном подполье авторов. Сказочные повести вроде «Чёрной курицы» Антония Погорельского или «Хроник Нарнии» Клайва Льюиса были бы совершенно невозможны в стране, где даже обычные волшебные сказки переиначивались и коверкались в угоду «моральному кодексу строителя коммунизма».

И вот перед нами «сказочная быль» Александра Давыдова. Одна из первых в теперешней литературе попыток приоткрыть перед юным читателем символическую, то есть подлинно реальную картину мира. Героя повествования зовут просто Мальчик – им мог бы быть любой из наших сыновей или внуков, хотя лично мне кажется, что автор наделил его как своими собственными чертами, так и чёрточками своего сына Серёжи. Повесть называется «Мальчик и его деревянный меч». В чём же суть этого названия, да и всей «были»?

Дело в том, что меч – не только вид холодного оружия, рубящего и колющего, но и многозначный символ. И прежде всего – символ воинской доблести, рыцарственного духа, мощи и отваги. Классический меч обоюдоостр, и это тоже весьма знаменательно: будучи инструментом истребления и разрушения, он может истреблять несправедливость, карать жестокость, вырубать под корень заросли идолопоклонства и суеверия, то есть становиться орудием созидания.

Меч, разделяющий на брачном ложе Тристана и Изольду, символизирует самоограничение, чистоту помыслов, высокую аскезу. Огненный меч архангела Михаила, преграждающий Адаму и Еве доступ в рай после их грехопадения, – это прообраз того божественного пламени, которое, по мистическим понятиям, опаляет грех, очищая самого грешника. Меч, которым на алхимических гравюрах адепт разрубает «мировое яйцо», соотносится с острой дерзновенностью человеческого разума, проникающего в тайны природы.

Герои «Песни о Роланде» гордятся своими мечами, каждый из которых, словно человек, обладает собственным именем: Жуайёз («Ликующий»), Дюрандаль («Крепкий» или «Долговечный»), Отклер («Высокосветлый»). Более того, средневековый меч – это реликварий, хранилище святынь, своего рода воинское распятие, перед которым молились накануне боя: в позолоченной рукояти Роландова меча заключены зуб святого Петра, кровь святого Василия, прядь волос святого Дионисия, клочок от риз Пресвятой Девы. В одной из своих статей Максимилиан Волошин очень тонко и точно определяет парадоксальную связь между воином и его священным оружием: «Рыцарь – только служитель меча, который свершает в мире некую высшую, справедливую волю». Поэтому было бы правильнее говорить не «рыцарь и его меч», а «меч и его рыцарь».

Поклонение мечу, граничащее с его обожествлением, характерно не только для Средневековья: ещё Геродот писал о скифах, приносящих жертвы воткнутому в землю древнему акинаку. О сходном обычае у аланов несколькими столетиями позже сообщал римский историк Аммиан Марцеллин. В германских сказаниях и скандинавских сагах говорится о чудесных клинках, выкованных в потустороннем мире эльфами или гномами. «Тайна, скрывающая происхождение меча, – пишет итальянский учёный Франко Кардини, – превращает его в существо одушевлённое, живое,