Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова

ругали меня, и попрекали, другие нищие били, пытаясь с места согнать. А я все терпела. Не смела Григорию Федотовичу перечить. Боязно мне было. С восьми лет я в доме купца, сама по себе никогда не жила, и с чего начать, не знала. Да и привыкла каждый день на церковный порог усаживаться. Иной раз и метель, и дождь, а для меня – благодать. Колокола звонят, люди крестятся, старушки с узелками идут, ребятишки нарядные смеются. Сам Григорий Федотович из деревни раз в месяц только в город и наезжал. Ох и ждала я его приезда, все думала, вдруг он опять меня «хорошей» назовет. На себя даже копеечку боялась потратить, впроголодь жила, лишь бы ему, родимому, денежки отдать, чтоб он меня похвалил.

Время шло. Этой зимой возле церкви, где я сидела на паперти, остановился свадебный поезд. Вышла невеста в белом подвенечном платье, кружевном, как морозец на стекле, черные волосы спрятаны под прозрачную фату. Красота необыкновенная. Глаза сияют, щеки румяные, на плечи легкая шубка накинута. Катюша! Обрадовалась я, когда ее увидела. Сколько всего пережила, передумала, плохое позабыла. А жених у Катюши щеголь, сразу видно, не из купцов, усики тоненькие закручены, и он их так рукой в белой перчатке приглаживает, будто на купцовы денежки острит. Такому любое наследство по плечу, все промотает. Катя меня тоже сразу узнала. Я к ней было подалась, а она оттопырила презрительно губку, жениху сказала: «Подай этой» – и мимо прошла. И платье кружевное ручкой придержала, чтобы подол об мои лохмотья не испачкать.

Вот, Коля, я «этой» стала. На руках ее баюкала, на ночь волосы расчесывала, косу заплетала, сказочки рассказывала, девичьи секреты хранила. Заслужила благодарность! И так мне гадко стало, что впору в голос взвыть. Что же, думаю, я, молодая, здоровая, не калека, и милостыню прошу. У меня в деревне тетка живет, пойду к ней, буду работать, ни от кого подачки ждать не стану. Григорий Федотович приехал, я ему свои мысли рассказала. Он сначала вроде рассердился, потом подобрел, мне, говорит, тоже в ту сторону идти надо, я тебя провожу. Я ему верила, плохого не ждала. Привел меня на эту заимку и на цепь посадил, ошейник замкнул, ключ себе в карман сунул. Да еще смеялся: «Охраняй, Агашка, избу. Если что не так, гавкай во весь голос, моя деревня недалеко стоит, я услышу и мигом прибегу». Страшный он человек, Коля. С виду-то завалящий и вроде как дурачок, но злобы и хитрости в нем – ничем не измерить.

– Когда он назад будет?

– Редко он приходит. На позатой неделе был. Луку мне принес, масла постного, мучки ржаной. Травы накосил. В бочку воды наносил, а она уже протухла, такую и пью. Теперь, может, месяц не появится, может, меньше. Вот такова моя история. Сколько я в одиночестве о жизни своей прежней передумала – не рассказать. Много я неправедного сделала. Искупить бы свою вину, но, чувствую, уже не успею. Долго я на этой цепи не выдержу.

Увидев, что Николаша от усталости едва не засыпает за столом, Агашка уложила его на лавку, сама вышла во двор, села на крылечко и долго смотрела на лес, постепенно тонувший в сумерках. Над полянкой появились звезды, месяц уселся на макушке ели. Агашка зябко повела плечами и вернулась в дом.

* * *

Митя поправлялся быстро.

– Тетя Агаша, – говорил он, – давай я тебе пособлять буду.

– Светлая твоя головушка, – улыбалась Агашка и гладила мальчика по льняным кудрям. – Что ж ты синеглазый такой?

– Мамка говорит, что весь в тятю.

– Сама вижу. Эх, перепутались ваши пути-дорожки. Шагаете по одной, а думаете, что по разным, – непонятно заговорила Агашка. – Могла бы я кое-что прояснить, да всему свое время.

Не один раз Николаша пробовал разбить цепь, стуча по ней камнем.

– Был бы я зрячий, справился бы, – говорил он.

– Крепкая она, – отвечала Агашка, – разбойники ее для себя ковали, простому человеку эту цепь не разорвать, ключик нужен.

Митя с Николашей опять ходили за водой к Громовому ручью, достали из-под печки пилу и топор, начали готовить дрова. Агашка весь день проводила в избе, часто пела грустные песни.

Когда Николаша вечером укладывался спать, он чувствовал, что на слепые глаза ложится что-то влажное и пахучее, отчего уходили боль и резь.

– Одного не пойму, Агашка, за какой надобностью тебя здесь оставили? Ведь не для того, чтоб заимку от чужих людей охранять? Она для всех: кто забредет сюда, тот в ней и переночует.

– Эх, Коля. Однажды заболел у Григория Федотовича зуб, я ему помогла, в другой раз пожаловался, что ухо стреляет, сделала ему примочку, прошло. Потом приехал, говорит, спать не могу. И опять я расстаралась, приготовила сонный настой. С тех пор так и повелось. Говорила уже, что траву Григорий Федотович накосил. Я ее просушила, в стожок собрала. Теперь в ступке перетираю, делаю сборы разные, сонные, для смягчения злых сердец. Приходит Григорий Федотович и хвастается, кого он моими сборами опоил и сколько денег у сонных людей украл. Ездит он по постоялым дворам. Вид у него как у дурачка деревенского, никто от него плохого не ждет. Но не прост Григорий Федотович, ох не прост. А в последний раз велел приготовить сбор из приворотных трав. На лицо он дурной, нравом нехороший, видать, никто за него замуж идти не хочет. Вот и решил, что я ему в дурном деле помогу. Я и приготовила, вот, в мешочек насыпала. Да травка-то обычная, мягкая муравка, что у порога растет. Не буду больше в злых делах помощницей. А там что хочет, то со мной пусть и делает.

– Эх, Агашка, Агашка, что ж судьба тебя невзлюбила! – сказал Николаша.

– А я не жалуюсь, Коля. Вот тебя нежданно-негаданно повстречала. Я о тебе забочусь, ты обо мне. Большего и не надо. Тепло теперь у меня на сердце, спокойно.

* * *

– Завтра в путь отправляйтесь, – сказала однажды Агашка. – Не надо вам здесь оставаться. Не ровен час этому извергу на глаза попадетесь. Придет он скоро, сердце мое чует.

– Мы без тебя не пойдем, – сказал Николаша. – Сам заставлю этого негодника цепь отпереть.

– Тебе, Коля, сыночка спасать надо, а не об Агашке думать. Я свою тропинку отшагала. А у вас с Митей путь длинный.

Агашка заштопала одежду бедных странников, выстирала ее, высушила, из остатков ржаной муки напекла пирогов с ягодами – подорожников, сложила их в холщовую сумку.

– Ну, вот и все, – она