Золотое сердце - Елена Леонидовна Мусатова

– Я твои вещи на мороз вынесу, мою рубаху наденешь.

Зама́шным в старину называли домотканый холст, сделанный из волокна конопли.

Странным показалось Малаше то, что вода после купания старухи была прозрачной, будто никто в ней и не мылся, и мыла как был целый кусок, так и остался. Старушка, довольная, порозовевшая, переодетая в Малашину рубаху, села за стол к пыхтящему самовару.

– Хороши у тебя пироги, Малашенька, – похвалила она хозяйку.

– Сына каждый день жду, потому и пеку. Самой-то есть не больно хочется. Потом ребятишкам раздаю.

– Милостынею себя спасешь. – Старушка поднесла очередной пирог к беззубому рту.

Но сколько пирогов ни брала странница, их не становилось меньше.

После ужина старушка потянулась и зевнула, прикрыв рот ладошкой.

– Заморилась, спать хочется, куда положишь-то меня?

– Полезай на печку, бабушка, на теплых кирпичах косточки погреешь.

– Да ты что говоришь-то? – возмутилась старушка. – У тебя же там дед с внучком спят. Дед сопит, а внучок посапывает, слышь, как в четыре ноздри наигрывают.

– Не хочешь на печку – на сундук положу, на перинку мяконькую.

– Ума ты, что ли, лишилась? Ты же с мужем там спишь!

– С каким мужем? – оторопело переспросила Малаша.

– Замуж-то ты выходила? За красивого, высокого, кучерявого. Он на перинке и почивает.

– На лавку ложись, бабуля.

– На лавку сама ложись, отдохни маленько, сердечко-то измаялось, истерзалось. Последнее испытание тебе предстоит, потерпи еще, за твою доброту, за то, что прокаженную приветила, снимется с тебя проклятие.

Старушка погладила Малашу по голове, и на молодую женщину снизошел такой покой, какого она не испытывала давным-давно, с тех самых пор, как могла приклонить голову на доброе плечо своего отца. Тихая радость объяла Малашу, она засмеялась, укладываясь на лавку, закрыла глаза и сквозь сомкнутые ресницы увидела странную картину. Старушка распрямилась, ее лицо очистилось и стало светлым, словно сияющим. Лицо менялось, и Малаша сама не могла понять, кто перед ней: то ли странница, учившая ее вязать кружевные платки, то ли старица Минадора, спасшая ее в трудную минуту. Сон овладел молодой женщиной, впервые за долгое время она спала крепко и без тревог.

Голодная корова мычала в хлеву, куры, не получившие зернышко, жаловались петуху. Пышный хвост петуха переливался, гребень яростно рдел, и хозяйке непременно досталось бы, войди она в эту минуту в курятник. Но хозяйка продолжала безмятежно спать, пока солнце не послало свой лучик разбудить нерадивую.

– Ой, что это я припозднилась, – вскочила Малаша, – сроду так поздно не поднималась.

Изба была пуста, вчерашней гостьи и след простыл.

– Видать, не решилась меня будить, не попрощавшись ушла, – посетовала Малаша.

Она накормила животных, села было за прялку, но не было сил даже на эту простую работу. Испарина покрывала лоб, сердце часто билось, грудь теснило, все тело болело. Малаша опять прилегла. В сенях загрохотало.

«Марфуша пришла, – догадалась Малаша, – она без музыки ни разу еще не заявилась, обязательно что-нибудь да опрокинет».

Действительно, в избу вошла Марфушка.

– Малашка, ты чего на лавке чисто барыня разлеглась, болеть, что ли, задумала? Не наше это крестьянское дело. А я полотна на рубахи ребятенкам принесла.

– Я здорова, – вяло ответила Малаша, присаживаясь на лавке.

– Ой, что у тебя с лицом? – испугалась Марфушка.

Малаша дотронулась до щеки.

– А что с ним?

– В зеркало-то посмотри.

– Нет у меня зеркала, не на что любоваться, никогда я в него не смотрюсь.

– Да лицо у тебя все в язвах. И руки тоже. Неужто ты прокаженную к себе в дом пустила? Ей все от ворот поворот дали, а ты… Эх, дуреха. За свою доброту страдаешь. Заразилась ты, видать, от нее.

– Ты иди, Марфуша, – слабым голосом проговорила Малаша. – Вдруг на тебя болезнь перекинется. Ступай.

– Ох, Малашка, Малашка, – чуть не заплакала Марфушка, – очень уж у тебя сердце жалостливое, всех привечаешь, даже кого и не надо бы.

Всхлипывая, соседка ушла, а Малаша так и не смогла встать с лавки. Ее свиной пятачок невыносимо чесался, и стоило большого труда сдержаться и не изодрать его в кровь. Опять сон навалился на Малашу, будто и не спала она всю ночь.

Приснился ей родительский дом. Зимний яркий день. Сквозь морозные узоры на окнах в избу проникают золотые солнечные лучи. Раскрасневшаяся мать печет гречневые блины. Горка блинов растет, мать перетапливает масло, наливает его в миску, ставит на стол.

– Девки, налетайте, – весело говорит она.

Сестры подбегают, рассаживаются вокруг стола, мать будто и не замечает, что Малаша так и не вышла из своего уголка.

– Поросенушка, – отец ласково поворачивается к младшенькой, – или тебе особое приглашение нужно?

Мать и сестры недовольны тем, что Малаша сидит с ними за одним столом, но, побаиваясь отца, молчат. Малаша робко берет блин и, по примеру других, окунает его в миску с топленым маслом.

Малаша открывает глаза, давно наступило утро, даже в избе слышен беспокойный птичий гам. Вновь тяжелый сон овладевает ею.

…Ватага деревенских мальчишек и девчонок с гиканьем и визгом мчится за ней по пятам. Все вокруг прыгает: и пруд, и мостик через ручей, и сама земля, по которой дробно стучат ее босые пятки. Малаша понимает, что, если упадет или замедлит бег, преследователи налетят и начнут сечь крапивой. Навстречу идет Лушка. Малаша птицей летит к сестре, надеясь на ее защиту. Но Лушка, хмыкнув, выставляет ногу, чтобы Малаша упала. Не помня себя, Малаша перескакивает через это неожиданное препятствие и мчится дальше. Зато огненно-рыжий Оська, возглавляющий ватагу, не заметив Лушкиной ноги, спотыкается и кубарем катится на землю, на него падают другие ребята. Они поднимаются и с досады хлещут друг друга крапивой, припасенной для Малаши, достается и Лушке…

Лунный серебристый свет наполнил избу. Малаша с трудом поднялась, тело ныло и болело, как после непосильной работы. Достала из печки уголек, зажгла лучину, подбросила на жар дров и присела на пол у печки. Новая картина прежней жизни появилась перед ее глазами.

…Старшей, Дуньке, мать подарила зеркальце. Напевая, Дунька ходила по горнице, держа его в вытянутой руке. Дунька сводила черные, будто нарисованные брови, хлопала длинными ресницами, улыбалась алыми губками.

– Красавица, – сказала мать.

Все сестры наперебой стали вырывать у Дуньки зеркальце и смотреться в него. В избе началась веселая кутерьма.

Малаше интересно было узнать, что это за зеркало такое.

– Дай и мне, – робко попросила она сестру.

Дунька остановилась.

– На рыло свое взглянуть захотела? – усмехнулась она. – Давай, полюбуйся.

Малаша почувствовала подвох и хотела уже отказаться от своей затеи.

– Девки, держи ее, – скомандовала Дунька и поднесла зеркало к Малашиному лицу.

– На,