Музыка и музыканты - Галина Яковлевна Левашева

class="p">Нейгауз сразу увидел громадный талант Рихтера, понял, каким блистательным может стать путь этого пианиста, который пришел к нему уже далеко не робким мальчиком. И хотя он действительно был почти самоучка (что уже само по себе невероятно), однако это уже был настоящий пианист, с успехом выступавший в концертах (помните, о нем еще в 1933 году с восторгом говорили музыканты из Одесской консерватории).

Но мудрый педагог хорошо знал: чем человек талантливее, тем легче ему добиться успеха у слушателей, а легкий успех — самое опасное для артиста, особенно для молодого, которого жизнь еще не успела научить главной заповеди исполнителя: любить музыку не за то, что она приносит тебе успех, а за то, что она — Музыка. Сколько талантливых людей соблазнились дешево достающимися овациями! Главным для них стало показать себя, а при этом уже невозможно до конца проникнуть в глубочайшие мысли Баха, пережить вместе с Чайковским мучительные сомнения и страдания героев его симфоний, постичь творческий подвиг героического Бетховена.

Нейгауз хотел, чтобы Рихтер стал не просто прекрасным пианистом, а серьезным, большим музыкантом. Он знал, что для этого есть все. И громадный талант, и прекрасные руки, словно созданные для рояля, и феноменальная музыкальная память, которая потрясла даже самых требовательных педагогов и которая позволяла Рихтеру выучивать вещи с непостижимой для простого смертного быстротой. Но главное — большой ум, большое сердце человека и музыканта, беззаветная преданность музыке.

Все это должно было вырасти, окрепнуть под руководством чуткого педагога.

И Рихтер учился. Его имя становилось все более и более известным, его концертов уже ждали с нетерпением, о нем писали, о нем говорили... А он учился. И никакие триумфы, никакие овации не заставили его изменить музыке. Его громадный талант отдан гению Бетховена и Шопена, Шумана и Шуберта, Прокофьева и Шостаковича.

Вот он выходит на эстраду. Скромный, серьезный, сосредоточенный. Смотришь на него — и возникает ощущение, что Рихтер не принимает на свой счет неистовые аплодисменты, восторженные приветствия. Словно они относятся не к нему, а только к музыке, которую он сейчас отдаст залу. И нужно сделать это как можно скорее, не тратя драгоценного времени на поклоны и улыбки, — кажется, именно об этом говорит его стремительный шаг, решительно наклоненный вперед корпус, прекрасные руки. «Вот сейчас он сядет за рояль — и музыка зазвучит сразу же, без малейшего промедления». Но так никогда не бывает. Рихтер за роялем — и наступает пауза. Он «слушает» музыку, которую будет сейчас исполнять. Как актер «входит в образ», так пианист «входит» в мир звуков и мелодий, пропитывается их духом, настроениями, чтобы то же настроение вызвать и в нас, слушателях.

Наконец руки пианиста поднялись и опустились на клавиши рояля... Зазвучала первая нота.

Рихтер играет.

Рассказать о том, как играет Рихтер, почти невозможно, и, пожалуй, главным образом, вот почему.

Когда музыканты вспоминают немецкого пианиста Артура Шнабеля, то в памяти рядом с этим именем сразу же всплывают имена Бетховена и Моцарта, — музыку этих композиторов Шнабель исполнял лучше всего. Когда мы говорим «Софроницкий», то непременно вспоминаем, как этот пианист играл музыку Скрябина; польская пианистка Галина Черны-Стефаньска прославилась исполнением музыки Шопена. Почти у каждого знаменитого музыканта есть свой любимый композитор, которого он исполняет особенно хорошо.

Людвиг ван Бетховен (1770—1827)

А Рихтер?

Сам о себе он говорит так: «Я существо всеядное, и мне многого хочется. И не потому, что я честолюбив или разбрасываюсь. Просто я  многое люблю, и меня никогда не оставляет желание донести все любимое мною до слушателей».

Однако слушаешь Рихтера — и кажется, что он совершенно забывает о переполненном зале, о том самом слушателе, для которого он играет сейчас. Он остается наедине с музыкой... Нет, не то! Он сам становится музыкой — этот удивительный, непостижимый пианист. Он простодушен и трогательно искренен, как мелодия Шуберта; громаден и величественно мудр, как хоралы и фуги Баха; остроумен и дерзок, как музыка раннего Прокофьева.

Очень хорошо сказал о Рихтере один советский музыковед:

«Уходя с его концертов, часто ловишь себя на недоуменном вопросе: неужели это один и тот же пианист играл сегодня, к примеру... сонату Шуберта... сонату Прокофьева, шумановскую Токкату и прелюдию Рахманинова? Меняются не краски на палитре художника, будто он сам, с его настроенностью в целом, с его почерком, «колоритом» его души».

Он рассказывает о том, как Рихтер исполняет произведения Гайдна, Шумана и произведения французских композиторов — Равеля и Дебюсси. Не случайно автор берет таких несовместимых композиторов. Классически чистый, спокойный Гайдн, неистовый романтик Шуман —фантазер и мечтатель; и, наконец, изысканные, «странные» Дебюсси и Равель с причудливо изменчивыми настроениями их сочинений.

«Если сонаты Гайдна рождали в нас образ Рихтера — умного строителя, готового принести на алтарь строгой классичности даже свою жаркую эмоциональность, а шумановские пьесы — страстного романтического поэта, который ищет выразительности во что бы то ни стало, то в Равеле и Дебюсси он прежде всего художник, непревзойденный колорист, мастер изобразительности. В густой пелене тумана медленно проплывают смутные очертания призрачных предметов-видений... Откуда-то доносятся тихие всплески воды и хрустально звенящие перекликающиеся голоса птиц... Чудится, уже нет рояля — реальной вещи, с массивным деревянным корпусом и прочными металлическими струнами, нет крепких рук, состоящих из костей и мускулов, — один лишь колеблющийся, звучащий воздух».

Но ведь Рихтер играет и Бетховена — мятежного, неукротимого. И так же исчезает рояль, но уже не призрачно колеблющийся воздух, не журчание далекой воды, а глубокие мысли, биение сердца слышится в музыке.

Когда он за роялем, хочется не только слушать, не только чувствовать и переживать, но и думать, хочется стать достойным собеседником тех, кто через годы, через многие десятилетия обращаются к нам, к сегодняшним людям, со своими мыслями, сомнениями, радостями и горестями, надеждами и мечтами.

Рихтер играет. Его слушает весь мир.

«В его черепе, напоминающем куполы Микеланджело, вся музыка, вся прекрасная музыка покоится как младенец на руках рафаэлевской мадонны. Играет ли он Баха или Шостаковича, Бетховена или Скрябина, Шуберта или Дебюсси, — каждый раз слушатель слышит как бы живого, воскресшего композитора».

Этими словами Генриха Густавовича Нейгауза, словами учителя об ученике, и хочется закончить рассказ о большом художнике — Святославе Теофиловиче Рихтере. Лучше все равно сказать невозможно.

ВСТРЕЧА С ЗАДУШЕВНЫМ ДРУГОМ

Рассказывая вам о пианистах, я почти ничего не говорила о музыкальном инструменте, на котором они играют.

У каждого из них есть,