Музыка и музыканты - Галина Яковлевна Левашева

Музыка концерта. Каких только трудностей в ней не найдешь! Сложные до головоломности пассажи, сильные аккорды, стремительно катящиеся гаммы... Это все так называемые технические трудности, испытание беглости пальцев, силы удара, — словом, умения музыканта-исполнителя. И композитор, создавая концерт, всегда думает о том, чтобы музыкант мог в этом произведении показать все свое мастерство.

Однако, если бы композитор думал только об этом, если бы концерт состоял только из одних задач и хитроумных головоломок, его нельзя было бы назвать настоящим произведением искусства. В таком произведении не было бы самого главного — мысли, содержания.

Вот что пишет о концерте Чайковский:

«Тут есть две равноправные силы, то есть могучий, неисчерпаемо богатый красками оркестр, с которым борется и которого побеждает (при условии талантливости исполнителя) маленький, невзрачный, но сильный духом соперник. В этой борьбе много поэзии и бездна соблазнительных для композитора комбинаций».

Если бы страницы книги могли зазвучать после этих слов, мы сразу же услышали бы яркие, полнозвучные аккорды оркестра — начало Первого фортепьянного концерта Чайковского. С первыми звуками этой музыки словно сама радость врывается в зал. Каким маленьким и слабым кажется сидящий за роялем пианист. Мощное звучание оркестра словно отгородило его от зала плотной стеной.

И в эту ликующую массу звуков могучим колоколом влился новый голос. «Слушайте! — словно говорят нам размеренные, торжественные аккорды. — Слушайте! Вы не можете не слышать меня». И мы слышим, прекрасно слышим звучный, сильный голос рояля. Широкой мелодией разлились скрипки и, смиряя свое безудержное ликование, постепенно затих оркестр.

Теперь звучит один рояль... Сменяют друг друга виртуозные аккорды и пассажи, одевают мелодию в сверкающий, богатый наряд. Но и оркестр еще не смирился. Он не уступит так просто, не сдастся без борьбы. Вспыхивает страстный спор. Главная тема слышна то в оркестре, то в партии рояля... Да, конечно, это прежде всего замечательная музыка. Настоящая музыка, а не просто головоломные, виртуозные трюки.

Обычно музыка концерта — светлая, радостная и нарядная. Должна вам сказать, что слово «концерт» переводится не только как «состязание», но и как «согласие». А это значит, что состязание всегда дружеское.

Но, конечно, слушая концерт, вы порой и погрустите, и помечтаете, и задумаетесь над чем-то. Иногда музыка может быть и очень мрачной, даже трагической. Например, в скрипичном концерте Шостаковича или в Третьем фортепьянном концерте Рахманинова, о котором мы еще будем говорить. Однако это бывает гораздо реже.

Петр Ильич Чайковский (1840—1893)

Концерт — большое, многочастное произведение (хотя бывают и одночастные концерты). Как правило, в нем три части. Первая — самая действенная, «главный участок борьбы». Вторая — медленная, лирическая. Часто ее образы связаны с природой. Третья часть — финал. Музыка финала чаще всего особенно жизнерадостная, стремительная и блестящая.

Что напоминает такое строение? Ну конечно, симфонию! Маленькую симфонию. Только с новым действующим лицом — солистом.

В отличие от симфонии, в концерте есть так называемая каденция — большой эпизод, который солист исполняет без оркестра. Интересно, что в давние времена, когда форма концерта только начала зарождаться, каденцию сочинял не композитор, а сам исполнитель. Композитор же только указывал место, где она должна быть (обычно в первой части). Тогда каденция была как бы вставным номером, в котором солист показывал все свое мастерство, демонстрировал возможности музыкального инструмента. Нетрудно догадаться, что музыкальные достоинства такой каденции были по большей части не особенно велики и в содержании произведения большой роли не играли.

Первым написал каденцию для пианиста Бетховен в своем Четвертом фортепьянном концерте. С тех пор это стало правилом. Каденции перестали быть «чужими» в общей музыке концерта, хотя по сей день сохраняют виртуозность и блеск и по-прежнему дают возможность исполнителю показать настоящее мастерство, продемонстрировать все возможности музыкального инструмента, будь то рояль или флейта, скрипка или тромбон.

Мы говорим, что концерт — это состязание, но прежде всего это, конечно, серьезнейшее испытание для солиста, серьезный экзамен на звание настоящего музыканта-исполнителя.

Теперь вы, наверное, понимаете, почему исполнение концерта всегда входит в программу конкурсов.

И если солист настоящий, талантливый музыкант, тогда...

„Спасибо, Ванечка!“

Это случилось на том самом первом Международном конкурсе Чайковского, о котором мы уже говорили.

Москва. 11 апреля 1958 года. Большой зал Московской консерватории.

В этот день на эстраду вышел один из девяти участников третьего тура пианистов. Так же, как остальные, он сел за рояль, так же положил на клавиши рояля свои большие, нет, огромные руки... Строго и торжественно прозвучал тихий аккорд. За ним другой... третий... Ширится, растет, заполняет весь зал мощное звучание.

Даже строгие члены жюри затаили дыхание, так одухотворенно и сильно зазвучал рояль.

Седой человек — старейший советский пианист, требовательный, мудрый педагог — прикрыл рукой глаза и чуть слышно шепчет: «Сережа, Сережа...» Члены жюри взволнованы. Они понимают: этот юноша за роялем напомнил старому профессору его великого друга — композитора и пианиста Сергея Рахманинова. И напомнил не только тем, что играет сейчас Третий концерт Рахманинова, но и самим исполнением, по-рахманиновски неожиданным, поэтичным и вдохновенным. Позднее профессор Гольденвейзер напишет об этом: «Закрыв глаза, я слышал молодого Рахманинова, вновь пережив волнующие впечатления давно минувших дней».

Да, именно молодого Рахманинова, потому что в поздние годы композитор играл свой Третий концерт так, будто рассказывал о какой-то громадной, непоправимой беде. В музыке ощущались трагическая безысходность, безнадежность, тоска. А этот мальчик словно уверял всех нас музыкой, что сила человека, его разум, его вера в жизнь могут победить любое горе. Музыка звучала то пленительно светло, то страстно и напряженно, но всегда по-юношески приподнято, свежо и вдохновенно. И в то же время даже самые виртуозные пассажи, самые «технически трудные» места концерта он играл с уверенностью и мастерством зрелого артиста — непринужденно и легко.

Дирижер Кондрашин чутко ловит каждый новый оттенок, каждую музыкальную фразу артиста. Он тоже захвачен необычайной одаренностью пианиста.

Самозабвенно играет оркестр. Старые, опытные оркестранты слышали на своем веку немало превосходных исполнителей, их удивить трудно, но сегодня и они в плену у подлинного таланта.

Этот юноша приехал на конкурс из Америки. У него непривычное для нас имя — Ван Клиберн. Но почему же музыка звучит так по-русски, с широко разлитой, как река в половодье, чисто рахманиновской напевностью?

Приближается каденция. В этом концерте она — одна из самых трудных по технике и по выразительности. Члены жюри обязаны заставить себя быть максимально требовательными и беспристрастными. Сделать это нелегко: свежесть