Том 1. На рыбачьей тропе ; Снега над Россией ; Смотри и радуйся… ; В ожидании праздника ; Гармония стиля - Евгений Иванович Носов

Я с любопытством посмотрел на карапуза. В нем было не более пяти четвертей росточку. Но держался он с достоинством, словно был чуть ли не капельмейстером.

— На чем же ты играешь? — допытывался я.

— На альте-секунде. Могу и на контрабасе.

— А ноты знаешь?

— Вот еще! А как же!

— Ну-ка, скажи, где соль стоит?

— Какая — первая или вторая?

— Ну, допустим, первая.

— На второй линейке, — по-армейски отчеканил паренек.

— А вторая?

— Выше пятой основной.

— А как ее играть будешь?

— Открыто.

— Ай да молодчина! Ничего не скажешь! Как же тебя зовут?

— Юрка… Юрий Бобрышов. В пятом учусь. Говорят, если хорошо сыграемся, на фестиваль повезут. В Курск.

— Ребята, Виктор Петрович идет!

Мальчишки с шумом сорвались с крыльца и побежали по улице навстречу худруку. Он шел с узелком в руке, из которого торчали парики и бороды, старая фетровая шляпа и еще какой-то театральный реквизит. Карман пиджака оттопыривала коробка с гримом.

— Сегодня, ребятки, мне некогда. Сами знаете, идет премьера, — говорил на ходу Виктор Петрович. — Если хотите, без меня позанимайтесь. Вот вам ключи. Только сначала маленькое порученьице. Согласны?

Худрук вырвал из записной книжки листок и написал: «Сегодня, 12 апреля, в 8 часов вечера, в колхозном Доме культуры состоится премьера «Будка № 27». Автор пьесы Иван Франко. Играют колхозные артисты. Товарищи колхозники, приходите на спектакль».

— Вот эту бумажку снесете на радиоузел. Пусть передадут по радио два раза. Не забудете?

— Есть передать два раза!

Юрка схватил записку, и ребята наперегонки помчались на радиоузел.

— Мигни — на небо залезут, — улыбаясь, сказал Виктор Петрович. — Что хочешь сделают, только дай поиграть. Ну, пойдемте посмотрим, как приготовили сцену.

Мы прошли светлое просторное фойе. Люстры, картины, написанные колхозными живописцами, шелковые занавеси на широких окнах. На стене против входа — стенд с планами и обязательствами колхоза на предстоящее семилетие.

В зрительном зале — торжественная гулкая тишина и полумрак. Виктор Петрович привычно быстро и легко поднялся на сцену и, потянув шнур, раздвинул занавес. Открылся живописный лесной пейзаж с железнодорожным полотном на переднем плане, полосатым шлагбаумом у переезда и будкой у обочины. Над входом в будку цифры «27». Для сельской сцены это выглядело неожиданно богато, добротно, выразительно, а главное, чувствовалось, что делалось с любовью и подкупающей старательностью.

— Повозились мы над декорациями порядком. Сами понимаете — первый наш спектакль. Столько волнений, споров, хлопот! Хотелось сделать как следует. И потом — от успеха спектакля многое зависит. Заинтересует колхозников — значит, и на следующий придут охотно. А главное, надо, чтобы к нам из зрительного зала пришли новые артисты. Нас-то, любителей, пока раз-два и обчелся. Признаться, у меня давнишняя мечта — создать колхозный театр. Чтобы выступать не только у себя, но и в других селах, а может быть, и в районных Домах культуры. Но это дело будущего. А пока вот сегодня держим первый экзамен.

До начала спектакля оставалось чуть больше часа. И мы спустились в читальный зал, на время превращенный в комнату актеров. Один за другим стали сходиться участники спектакля. Первыми пришли Николай и Нина — сельские медицинские работники. Они выступают в спектакле в роли жениха и невесты, и сегодня весь день не расставались, оттачивая сцену объяснения. Все подшучивали над этим обстоятельством, заставляя обоих краснеть и сердиться.

— Чего доброго, они после спектакля и в загс махнут!

Долго ожидать пришлось только Виктора Бобрышова — отца невесты. Он сегодня работал на тракторе и влетел в читальню в своей рабочей блузе, запыленный, прожаренный солнцем.

— Черт возьми! Забыл начало. Всю дорогу вспоминал. И ничегошеньки. Ни единого слова. Все на тракторе повытрясло. Нет ли у вас воды попить? Может, напьюсь — придет на ум.

Он зачерпнул кружкой из ведра, жадно осушил ее до дна, крякнул и заулыбался:

— Ага, есть. Вспомнил. Давайте сюда парик и бороду.

Начали гримироваться. В двери и окна заглядывали любопытные. Пришлось замкнуться, а окна завесить газетами. Толпясь возле единственного крошечного зеркальца, актеры клеили бороды, раскрашивали носы и щеки, чернили брови. И, глядя на выпачканные лица друг друга, покатывались со смеху. Виктор, бравый механизатор, нахлобучил косматый парик, прикрепил клокастую бороду, напялил на себя железнодорожную спецовку, сгорбился, старчески закашлял и заходил по комнате, шаркая тяжелыми сапогами.

— Вот бы сейчас к себе в бригаду в таком виде заглянуть! — И глаза Виктора засветились задорной лукавинкой.

В дверь гримировочной постучали.

— Кто там еще?.. Сюда нельзя!

— Это я, Торчинская! — отозвались за дверью.

— Пустите. Это Ольга Дмитриевна.

В дверь протиснулась полная пожилая женщина.

— Вы уж меня простите, старую. Не могла утерпеть. Дай, думаю, загляну, как там у них дела движутся. Может, в чем пособить надо? Никак, это Витька стариком обрядился? Ничего, подходяще. Только на спину надо чего-нибудь подложить. Чтобы сутулость была натуральная. А то на сцене забудешь гнуться — и нехорошо получится. Мы, бывало, если кому хромого играть, так на одном сапоге каблук толще набивали. Хочешь не хочешь — хромай. Сцена — она требует серьезности. А ты, Зойка, старуху играешь, а в белую кофту обрядилась, как молодка.

— Темной кофты, тетя Оля, не нашлось, — оправдывалась Зоя Ерина, исполнявшая роль жены путевого обходчика.

— Не нашлось! А что ж ты мне не сказала? У меня, кажись, и старинный сарафан есть. Надо было сказать.

Ольга Дмитриевна придирчиво осмотрела всех актеров и, видимо, все же оставшись довольной, уселась рядом со мной на диван.

— Гляжу я на них и молодость свою вспоминаю, — обратилась она ко мне. — Я ведь тоже когда-то играла на сцене. Да. Еще в девятнадцатом году начала. Совсем девчонкой была. Что вытворяли, я вам скажу! Сколько жару было! И до сих пор все роли помню. Всего Островского переиграли. Теперь, конечно, для самодеятельности все удобства. Дом культуры, оркестр, любую декорацию можно сделать. А раньше ничего этого и в помине не было. Мешка — и того негде было достать. Сажей да синькой красили. Зато нутром брали.

Помню, разыгрался голод на Поволжье. Вызывают меня в волость. Говорят: «Ну-ка, Ольга, проверни. Деньги нужны. Людям помочь надо. Голодают». И проворачивали. Два дня роли зубрили. На третий день — генералка. На четвертый — сумка денег. Сцена, я вам скажу, — дело великое. До самой Отечественной войны не уходила я с нее. Когда немцы сюда пришли, так они меня за эту за активность партизанкой посчитали. Все зубы повыбивали. Вот смотрите. Ни одного не осталось. Я, может, и сейчас бы со сцены не ушла,