Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

Завещание завершалось мудрыми советами, обращенными к Алине: мать призывала ее быть благоразумной и набожной; она умоляла любимую дочь выбрать себе место для могилы в материнском склепе. Я назначался душеприказчиком; госпожа де Бламон, напомнив мне о том, что нас связывала многолетняя дружба, просила меня проследить за неукоснительным соблюдением всех содержавшихся в завещании пунктов.

Когда я прочитал бумагу, больная немедленно потребовала от меня соответствующих клятв.

Поклявшись, я пожал ей руку.

С улыбкой на устах госпожа де Бламон поблагодарила меня за верную дружбу и сказала, что теперь она немного успокоилась.

Ночью с двадцать четвертого на двадцать пятое число больная проспала примерно три часа; проснувшись около двух часов ночи, она подозвала к себе Алину, сидевшую у изголовья кровати. Обняв любимую дочь, госпожа де Бламон призналась, что чувствует себя очень плохо.

Нежная девушка залилась слезами; мать, не желавшая расстраивать впечатлительную Алину, сдержала стоны. Она предложила дочери отдохнуть, уверяя ее, что с обязанностями сиделки прекрасно справится Детервиль. Однако Алина никому не хотела уступать свое место у постели больной; в уходе за матерью она находила особую усладу. Она заявила, что не может ни на кого положиться, мужчины же вообще ничего не смыслят в подобных вещах. Уговоры, просьбы, приказания на нее не подействовали, и Алина осталась сидеть на своем посту у изголовья кровати.

Друг мой, с каким непревзойденным изяществом исполняла Алина этот священный долг!.. Побледневшая, с синевой под глазами, с растрепанными волосами, в каком-то измятом халатике, подпоясанная передником горничной... Мне показалось, что дочерняя почтительность оспаривает с грациями награду трогательной красоте.

Страдания больной усиливались: она не могла более сдерживать свои стоны.

Врач, не покидавший теперь комнаты, осмотрев несчастную, подошел ко мне.

«Опасения мои подтверждаются, — сказал мне он, — она обречена».

«О Небо, — отвечал я в ужасе, — обречена? Такая молодая, полная сил, она вела жизнь умеренную и здоровую».

«Она умрет».

«Но от какой болезни? Что послужит причиной столь странной смерти?»

«Врачебное искусство в таких случаях бессильно: ее отравили...»

«Отравили, Боже праведный!»

«Да; решайте теперь, что я должен делать».

«Надо предупредить президента. Госпожа де Бламон, Алина и прислуга пускай пока пребывают в неведении; ничего более мудрого мне не приходит в голову...»

Врач, согласившись с моими доводами, написал свое заключение. Слуга без лишнего шума отнес конверт, в который была вложена записка врача, на почту.

Днем госпожа де Бламон мучилась сильнейшими болями в животе. Когда с ней случился очередной приступ, Алина растрогала нас до слез. Твоя возлюбленная встала на колени перед врачом.

«О сударь, — со страдальческим лицом обратилась она к нему, — о сударь, спасите мою матушку! Обещаю перед свидетелями отдать Вам все мое состояние».

Врач, приложив к глазам носовой платок, промолчал и потихоньку попятился назад. Алина бросилась к постели умирающей матери... С сокрушенным сердцем она обратилась к Предвечному, но горячая молитва потребовала слишком многих сил, и Алина без сознания упала в мои объятия.

Мы отнесли ее на постель. Когда она пришла в себя, я посоветовал ей успокоиться; излишняя впечатлительность, убеждал я Алину, вредит не только ее здоровью, но и отрицательно сказывается на самочувствии ее матери. Видя, что Алина прислушивается к моим советам, я попробовал подготовить ее к предстоящей ужасной сцене; но она не позволила мне договорить даже первую фразу.

«О Небо!.. — вскричала она. — Матушка мертва?»

Алина вырвалась из моих объятий; вскочив с кровати, она бросилась в покои госпожи де Бламон и упала на колени у изголовья постели, заламывая руки от горя...

Но госпоже де Бламон несколько полегчало.

Приказав Алине подняться, она ласково побранила ее за излишнее волнение. Поцеловав дочь в глаза, больная сказала:

«Разве тебе неприятно вести со мной тихие беседы?»

«О моя нежная, обожаемая матушка! — воскликнула Алина, заливаясь слезами. — Неужели ты не знаешь, как горячо я тебя люблю? Наши судьбы неразрывно связаны между собой, не правда ли?»

«Если ты меня действительно любишь, ты должна успокоиться».

«Конечно! Я уже успокоилась, матушка, совсем успокоилась».

Госпожа де Бламон, пожелав развлечь себя и расстроенную дочь, приказала принести к ней в комнату фамильные бриллианты. Около двух часов она забавлялась драгоценными камнями, то надевала украшения на себя, то примеряла их на Алину, однако невинные развлечения не отогнали невеселые мысли, какими терзалась страдалица.

«Детервиль, взгляните-ка, — обратилась ко мне она, — Алина восхитительно бы смотрелась в подвенечном платье!.. Как красят ее драгоценности...»

Эта волнующая мысль заставила и мать и дочь зарыдать.

Дом, некогда спокойный и радостный, погрузился в траурное молчание; в нем царили грусть и беспокойство. Слуги сновали по коридорам; соседи, приходившие справиться о здоровье госпожи, получив неутешительный ответ, молча удалялись прочь... Все скорбели о судьбе хозяйки Вертфёя.

Я заметил, что какая-то девушка с заплаканным лицом пытается прорваться к госпоже де Бламон сквозь толпу челядинцев. То была маленькая Колетт, в хижине которой ты последний раз встретился с нашими дорогими подругами. Слуги отталкивали Колетт, но она проявила завидное упорство...

«Пустите меня, пустите! — надрывалась она. — Я хочу попрощаться с покровительницей бедняков, с моей доброй матушкой».

Бросившись на колени перед кроватью, Колетт умоляла добрую госпожу дать ей благословение. Когда ее просьба была исполнена, Колетт поцеловала пол и удалилась, проливая горькие слезы.

«Ну что ж! — обратилась к нам достойная уважения мать Алины, после того как мы попрощались с крестьянкой. — Разве не приятно получать благодарность за добрые дела и кто сравнит признательность бедняков с дарами прихотливой фортуны?»

Вечером двадцать пятого числа госпожа де Бламон задремала, и мы покинули ее комнату; Алина, несмотря на все мои уговоры, отказалась оставить свой пост. Она попросила меня присмотреть за порядком в доме, а сама обещала наблюдать за сиделками; у изголовья кровати дежурили по две сиделки, регулярно сменявшиеся; жительницы Вертфёя, бедные и богатые, горожанки и поселянки из пригорода, оспаривали право ухаживать за этой восхитительной женщиной.

О друг мой! Вот они, плоды филантропии, завидные награды, какими удостаиваются сострадание и благотворительность! Предвечный, желая наградить праведников, по-видимому, позволяет им вкушать на земле те удовольствия, которыми они скоро будут наслаждаться в раю.

На рассвете двадцать шестого числа, друг мой, — это был роковой день, в который Господь, стремящийся наставить нас на путь истинный, позволил преступлению восторжествовать над добродетелью, — так вот, на рассвете нам объявили, что Огюстина тайком покинула Вертфёй... О своих планах она никому ничего не сообщила, поэтому слуги даже не знали, куда направилась беглянка. Что ж, маска сорвана; теперь я уже не