Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

«Сударь, — отвечал я в крайнем раздражении де Бламону, чьи наглые софизмы переполнили чашу моего терпения, — вы сами немедленно прикажете повесить любого, кто станет публично высказывать такие смелые мысли».

«Пожалуй, — продолжал витийствовать злодей, — по счастью, мое положение в обществе позволяет мне быть оригинальным в своих суждениях — вот вам и первое следствие социального превосходства; второе выражается в том, что я могу действовать в соответствии с моими неординарными философскими воззрениями. Посмотрите, как нагло злоупотребляют властью первые лица нашего государства! Министр, предав своего короля, наживает огромное состояние и тут же объявляет себя банкротом;[84] другой вельможа разрушает внутренний рынок Франции, только потому что его абсурдный коммерческий проект удостаивается премии в два миллиона;[85] сотня сговорившихся между собой проходимцев скупает все продовольственные запасы страны, с тем чтобы потом продавать их одураченному народу этой самой страны в десять раз дороже прежней цены. Как вы полагаете, наслаждаются ли эти негодяи счастьем? Или, быть может, перед ними витает призрак оскорбленной добродетели?»

«Счастьем? Да оно им совершенно неизвестно. Мошенники, о которых вы говорите, могут увернуться от меча Фемиды, но им не избавиться от жестоких угрызений совести».

«Слова ваши меня изрядно рассмешили; ах! привычка совершать злодеяния навсегла освободила этих мерзавцев даже от намека на раскаяние; если кто-нибудь из них проявит малодушие, то сообщники, посчитав, что их товарищ выжил из ума, моментально его ограбят или же, не решаясь открыто напасть на могущественного чудака, обрушат на него град язвительных насмешек. Впрочем, сударь, я вижу, что между нами никогда не будет согласия; прикажите, умоляю вас, подавать на стол: стремясь побыстрее попасть в Вертфёй, я пропустил обед, а аппетит у меня отменный. За десертом, если вам то будет угодно, мы продолжим наши философские беседы».

Усевшись за уставленный яствами стол, господин де Бламон принялся спокойно поглощать пищу. Злодей, привыкший к преступлениям, вел себя так, будто бы его жена была отравлена каким-то другим лицом. Я, как ты понимаешь, к еде даже не притрагивался, довольно было, что я занимал президента разговорами. Мне приходилось время от времени вставать из-за стола, ведь как душеприказчик хозяйки Вертфёя я обязан был отдавать необходимые распоряжения по хозяйству; в комнату Алины я, однако же, не заходил, ибо мое появление только огорчило бы несчастную девушку, которой следующим утром предстояло узнать о новых несчастьях, что выпадут на ее долю.

Врач, остававшийся пока в Вертфеё, отдыхал в своей комнате. Президент пожелал с ним побеседовать; с вызывающим видом де Бламон осведомился о причинах смерти владелицы поместья.

«Ее отравили», — бесстрашно заявил врач.

«Но доктор, подумайте...»

«Убедиться в правоте моих слов нетрудно, сударь, прикажите только вскрыть тело усопшей».

«Нет, нет, клянусь честью, подобные операции всегда вызывали у меня отвращение; и, кроме того, результаты вскрытия никогда не бывают особенно убедительными, какая-то варварская жестокость... Обойдемся без вашего скальпеля и мирно предадим тело земле».

Врач, несколько удивленный таким ответом, спросил президента, не считает ли тот нужным подать соответствующую жалобу.

«Но против кого?» — пробормотал президент.

«Сударь, подобные преступления не должны оставаться безнаказанными; вы, судейские, отправляете несчастных на виселицу по малейшему подозрению и потому лучше меня знаете, как поступать в таких случаях».

«Допустим, — отвечал президент, — но мне не хотелось бы обвинять кого-либо в отравлении, ведь тогда подозрение падет на всех уважаемых господ, встречавшихся с моей женой за последние три месяца. У нас, кроме того, нет никаких улик, так что мы лишь наделаем шума и позабавим публику. По моему глубокому убеждению, лучше всего, сударь, не говорить об отравлении ни слова. Что касается меня, то я считаю такое немотивированное преступление абсолютно невозможным».

Президент тотчас же переменил тему разговора и начал распространяться о каких-то пустяках, стараясь не упоминать имени Огюстины. После ужина каждый из нас отправился отдыхать, но, увы, какие мерзости творились у нас той ночью! Как жаль, что в письме, посвященном столь печальным событиям, я должен поведать тебе об ужасных гнусностях, запятнав, тем самым, бумагу повествованием о непристойнейшем поступке де Бламона.

Президент никогда не путешествовал без верного слуги, готового на все ради низменных удовольствий своего господина. Повинуясь приказу де Бламона, этот презренный прихвостень с невиданной быстротой и ловкостью подыскивал девушек, соглашавшихся удовлетворить грязные желания этого закоренелого развратника. Честь, религия, порядочность, добродетель, разумеется, не останавливали негодяев. В Вертфёе все погрузилось в глубокий траур. На лицах у присутствующих читалась неподдельная скорбь; ничто, казалось, не благоприятствовало планам подлых распутников. Но господин отдал приказ, и отвратительное доверенное лицо ретиво принялось за дело. И вот, среди крестьянок, пришедших в поместье, чтобы выразить соболезнование родственникам достойной уважения госпожи, нашлась одна девица, по-видимому недостаточно искренняя или же излишне податливая на уговоры, осмелившаяся принять грязные предложения де Бламона. То была четырнадцатилетняя сирота, прозябавшая в крайней нищете; исполнительный лакей представил девушку президенту, полностью одобрившему выбор; вечером крестьянка тайком пробралась в спальню, где и разделила ложе с омерзительным негодяем, не постеснявшимся запятнать себя очередным преступлением близ еще не остывшего тела своей супруги, дни которой он пресек с такой жестокостью. Утром девица эта без лишнего шума скрылась из поместья, так что я узнал о ее выходке лишь после отъезда президента. Клянусь тебе, если бы меня предупредили, я бы вышвырнул из дома и де Бламона, и маленькую развратницу.

После ужина я не сидел без дела: возложенные на меня грустные обязанности душеприказчика не оставляли мне свободного времени; всего более я мучался из-за того, что не знал, как сообщить несчастной Алине об очередном неприятном повороте в ее судьбе.

Президент не собирался отказываться от своего замысла и за столом попросил меня предупредить Алину о предстоящем браке. Когда же я показал ему завещание госпожи де Бламон, он назвал его бессвязной болтовней, которую позволительно было слушать из жалости к смертельно больной женщине, когда она его диктовала, но сейчас это завещание вызывает только смех....

«Я, кстати говоря, не претендую ни на движимое, ни на недвижимое имущество моей покойной супруги, — развязно заявил мне господин де Бламон, — в данном отношении, сударь, завещание имеет полную силу; зато Алина принадлежит родному отцу; настоятельно прошу вас сообщить моей дочери, что она должна сделать все необходимые приготовления к завтрашнему путешествию».

Итак, мне надо было как-то подготовить Алину. В комнату к ней я постучался на рассвете: до этого мне не хотелось беспокоить несчастную девушку, как я и предполагал, всю ночь проливавшую горькие слезы. Когда я вошел к ней в