Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

«Ну что ж, — обратился я к Алине, — как вы себя чувствуете?»

«Лучше, чем предполагала ранее, — отвечала Алина, подавая мне руку. — Друг мой, умоляю вас не покидать меня до тех пор, пока я не сяду в карету».

Я пообещал ей это, и мы спустились в гостиную... Президент о чем-то беседовал с жителями Вертфёя. При звуке его голоса Алина содрогнулась от ужаса.

«Смелее, — ободрил ее я, — ведите себя скромно и почтительно».

Алина поздоровалась с отцом и не проронила более ни слова. Господин де Бламон, приблизившись к дочери, холодно посоветовал ей успокоиться. Затем он сказал, что траур Алине к лицу: она якобы никогда не выглядела такой привлекательной. Алина стояла молча и старалась не смотреть президенту в лицо.

«Вам как душеприказчику пришлось потрудиться, — обратился ко мне президент. — Госпожа де Бламон не ошиблась в своем выборе. Лучше вас с этими обязанностями не справился бы никто. Моя дочь позавтракала?»

«Да, сударь, — отвечал ему я, видя, что Алина не желает говорить с отцом. — Прикажете подавать на стол?»

«Да, я заказал парочку куропаток; между прочим, я безумно люблю местных куропаток; те, что обитают в окрестностях Бламона, какие-то безвкусные. Алина, не хотите полакомиться птицей?»

«Нет, отец».

«Нам предстоит утомительное путешествие; надо проехать целых двадцать пять льё. Впрочем, останавливаться в пути мы не станем, я ведь позаботился о переменных лошадях; в дороге мы ограничимся бисквитами, а ими, ясное дело, не наешься».

Слуги тем временем сервировали стол; президент съел своих любимых куропаток, запив их двумя бутылками бургундского вина. Пока господин де Бламон весело болтал с различными прохаживавшимися по столовой лицами, я укрылся вместе с Алиной в стенном проеме, где мы могли спокойно побеседовать еще какое-то время.

Я старался всячески ободрить Алину, она отвечала мне ласковыми словами. Дружеская беседа растрогала несчастную девушку, на глаза у нее навернулись слезы. Я намеренно старался не обращать внимания на волнение моей собеседницы. Алина попросила меня поддерживать с тобой переписку; когда она произнесла твое имя, слезы потекли по ее щекам. Опасаясь повторения вчерашнего припадка, я прервал нашу беседу; время отъезда неумолимо приближалось, и, дабы избежать неприятных сцен, я принял холодный и надменный вид. Сердце мое обливалось кровью, но иного выхода у меня не было. Я приблизился к президенту и о чем-то заговорил с ним; Алина молчала...

Нам сообщили, что карета подана. Алина трепетала от ужаса, но я поостерегся ее успокаивать... Президент вышел из-за стола... Жюли последовала за ним... Алина к ним присоединилась. Увидев мадемуазель де Бламон, местные крестьяне выстроились в два ряда, мимо которых она должна была пройти.

Поселяне вели себя так, как будто их покидал ангел небесный. Они простирали руки к небу, желая Алине счастья и благополучия. Некоторые плакали навзрыд и отворачивались; прощание с Алиной, по-видимому, причиняло им невыносимое горе. Многие бросались в ноги проходившей мимо них молодой госпоже; они благодарили ее за доброе к ним отношение и умоляли благословить их на прощание. Алина ни разу не подняла голову, чтобы никто не видел глубокую печаль и подавленность, которые читались на ее лице...

Президент и Жюли сели в карету. Алина, посмотрев на меня, послала мне последнее прости и залилась слезами, что я изо всех сил стремился предотвратить ранее. Она, впрочем, не могла ясно видеть меня, ибо я принял соответствующие меры предосторожности, дабы не давать дополнительного повода к расстройству. Но я не спускал с нее глаз; Алина стремительно поднялась в карету, и та помчалась прочь от нас с быстротой молнии, а я остался — смятенный, уничтоженный; мне показалось, что с небосвода упало согревающее нас светило и весь мир погрузился в беспросветный мрак.

Пробившись сквозь толпу плачущих крестьян, я вошел в дом. Поскольку Алина просила меня похоронить госпожу де Бламон через тридцать шесть часов после своего отъезда, я велел открыть траурную залу. По моему приказу парадное ложе было обнесено балюстрадой, задрапированной черным сукном. Жители Вертфёя посчитали своим долгом отдать последние почести любимой госпоже; они благословляли ее имя, вспоминали о ее щедрости...

А вы, светские люди, живущие как это чудовище, которое принесло в жертву собственную жену, кто прольет слезу у вас над могилой, когда неумолимая парка оборвет нить вашей презренной жизни?.. Сохраните ли вы, подобно этой замечательной женщине, наделенной по воле Предвечного всеми возможными добродетелями, благодарную о себе память в сердцах сограждан?

Весь день двадцать седьмого апреля прошел в заботах: я подготавливал похороны госпожи де Бламон. На следующий день в десять часов утра траурный кортеж тронулся в путь. Каждый из присутствующих добивался чести нести на своих плечах гроб с телом хозяйки Вертфёя; с трудом уговорил я местных жителей доверить столь почетную обязанность шести наиболее уважаемым местным жителям.

Под печальный звон колоколов гроб был доставлен в приходскую церковь. Эти гармоничные звуки, смешиваясь с рыданиями и жалобными стонами толпы, производили на меня гнетущее впечатление! Трудно описать отчаяние, охватившее окружающих, когда гроб исчез в могиле... Своды храма оглашались горестными вскриками собравшихся — будто каждый житель Вертфёя был связан с госпожой де Бламон какими-то невидимыми узами, мне стало казаться, что многочисленные дети оплакивают горячо любимую мать.

Вернувшись с похорон, я провел самую жуткую ночь в моей жизни: сложив с себя груз обязанностей, я предался жестокой тоске...

О мой друг, какая то была скорбная ночь! Ранее мне поневоле приходилось сдерживаться, и вот невыплаканные слезы, скопившиеся в моей груди, прорвались лавиной; я почувствовал, как весь мой организм ослабел... Огромными шагами мерил я пространство комнаты, где некогда царили пристойность и тихая радость. Теперь я находил там лишь мрачную пустоту и знаки траура.

Она нас покинула, думал я, женщина, одарявшая нас неподдельным счастьем; Господь разрешил ей побыть вместе с нами лишь краткое время... Я вспомнил о величественных словах, какими Флешье охарактеризовал знаменитую герцогиню д'Эгийон:[86] «Она была знатной лишь для того, чтобы служить Богу, богатой лишь для того, чтобы помогать нуждающимся, да и жила она лишь затем, чтобы приготовиться к смерти».

Валькур, я сообщил тебе о первых наших несчастьях; но мне предстоит рассказать и о других печальных событиях, и потому я предпочитаю не останавливаться на малозначительных подробностях. Сердце мое и так разрывается от горя, думаю, твои страдания будут еще более мучительными.

Третьего мая вечером я возвращался из церкви, где имел обыкновение два часа в день проводить в слезах у могилы нашей несчастной подруги, которую мы недавно потеряли. Внезапно