Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

«Посмотри на адреса...»

Я прочитала надписи на конвертах, на первом из которых было выведено рукой Алины: «Моему лучшему другу».

«Готова побиться с вами об заклад, что письмо это адресовано господину Детервилю».

«Разумеется...»

На втором конверте я прочитала: «Тому, кого я буду обожать и после смерти...»

«О! — вырвалось у меня. — Я напишу имя этого человека с закрытыми глазами».

Алина улыбнулась...

На третьем конверте виднелась следующая надпись: «Душе моей усопшей матери».

«Доставишь ли ты это письмо по назначению?» — спросила меня Алина.

«О мадемуазель!»

«Ну что ж! Дитя мое, тогда я переправлю его сама... У меня хватит сил...»

Разволновавшись, Алина поднялась с кресла:

«О! К чему вся эта суета? Разве пристало мне быть сейчас многословной?»

Потом Алина напомнила мне, что последний раз мы молились за упокой души госпожи де Бламон еще в Вертфёе, а с тех пор протекло немало времени.

«Вы правы», — согласилась я.

«Исправим же нашу ошибку, Жюли».

Встав на колени, Алина приказала мне сделать то же самое. Я должна была читать молитвы об умерших медленно и с расстановкой, чтобы мадемуазель могла повторять за мной каждое слово. Алина молилась истово... Я не могла без слез видеть ее смирение. Потом Алина пожелала, чтобы мы вместе прочитали двадцать шестой псалом «Dominus illuminatio mea»,[87] смысл которого сводится к тому, что, как ни многочислен одолевающий враг, не надо ничего бояться, коль скоро ты под защитой Бога, а впереди у тебя — жизнь вечная. Но когда мы дошли до десятого стиха: «Ибо отец мой и мать моя оставили меня, но Господь примет меня», на глаза Алины навернулись слезы... По-видимому, мадемуазель испытывала жестокие душевные страдания; через некоторое время она чуть приободрилась.

«Ну вот я и успокоилась, — обратилась она ко мне, — ты не представляешь себе, как приятно молиться за людей, которые нам небезразличны. Моя бедная матушка... добрая душа... Как она меня любила, как оберегала меня с раннего детства! И когда я немного подросла, она посвятила свою жизнь заботам о моем счастье! Перед смертью она обняла меня на прощание! Теперь я осталась одна, никто мне не поможет, все потеряно... Жюли, все потеряно!»

Она заплакала навзрыд. Между тем часы пробили одиннадцать; Алина спросила, не желаю ли я провести вместе с ней эту ночь без сна. Такая мысль мне уже приходила в голову. Я согласилась.

«Прекрасно, — сказала Алина, — мы, впрочем, отдохнем какое-то время; прежде чем к нам придут известные тебе посетители, я посплю несколько часов. Невеста должна выглядеть привлекательной... Да, я хочу быть красивой, пока мне это позволяет природа... Ах! — промолвила Алина после минутного размышления. — Они ужинают, предаются веселью и удовольствиям; вряд ли они нас услышат, неси-ка сюда мою гитару».

Взяв в руки гитару, Алина настроила инструмент и затем сымпровизировала несколько куплетов на мотив романса Нины:

Смерть унесла мою родную мать,

Дарить ей нежность больше не смогу я.

Ты жив, мой милый... Боль приди унять.

Приди утешить негой поцелуя!

Возлюбленный, вернись!.. Беда! Беда!

Любимый больше не придет сюда.

Как роза от касаний ветерка

Блаженно раскрывается весною,

Услышав голос твой издалека.

Тебе всю душу, глупая, открою!

Прислушиваюсь, жду... Беда! Беда!

Молчит любимый, дальний, как звезда.

Вы, кто придете над моей могилой

Оплакать жизнь, которой нет грустней,

Ему привет мой передайте: «Милый,

Виновник слез моих, тоски моей,

По гроб мои слова “Беда! Беда!”

Любимый, будешь повторять всегда!»[88]

Едва закончив петь, Алина бросила гитару в стену с такой силой, что инструмент разлетелся на куски, и воскликнула:

«Прочь, прочь от меня, бесполезная гитара! После того как я в последний раз спела песню в честь любимого, на тебе никто не будет играть!»

Я не осмеливалась заговорить с Алиной, ведь она была слишком взволнована!.. Она то быстрыми шагами ходила по комнате, то усаживалась на кресло и погружалась в тягостное молчание, изредка прерываемое стонами и жалобными всхлипываниями.

Часы пробили одиннадцать... Алина сосчитала удары.

«Итак, мне осталось ждать одиннадцать часов, — сказала она мне. — Господа придут за мной в десять.

Все свои письма Алина сложила в один пакет, на котором надписала Ваше имя.

«Разве Детервиль не советовал тебе, — спросила она меня, — вести подробный дневник, пока мы будем находиться в замке Бламон?»

«Да, мадемуазель».

«Прекрасно! Когда покончишь с заданием Детервиля, вложи свои бумаги в этот пакет».

Мадемуазель передала мне пакет, заставив меня поклясться в том, что я точно выполню ее приказания.

После этого она несколько успокоилась и мы мирно беседовали около двух часов; Алину волновала судьба Софи: она никак не могла понять, почему бедняжку привезли в замок Бламон и кто именно помешал ей дописать фразу, обнаруженную нами вблизи окна. Она ничего не знала о бегстве Огюстины и о тех подозрениях, которые возникли у нас после внезапного исчезновения этой особы. Подчиняясь Вашим указаниям, я тщательно скрывала от мадемуазель эти новости. Мы обсуждали вполне невинные предметы, но иногда Алина отпускала какие-то мрачные замечания, немало меня пугавшие. Так, она спрашивала, сколько времени после смерти сохраняется труп человека, сильно ли страдает несчастный, решившийся открыть себе вены, и как скоро он расстанется с жизнью; потом она засомневалась, согласится ли господин де Бламон похоронить ее рядом с матерью, и спрашивала, расстроится ли Валькур, узнав о кончине своей возлюбленной... Алина неоднократно задевала в разговоре подобные темы, но я почему-то не обратила на это должного внимания.

Когда часы пробили три раза, Алина неожиданно вздрогнула...

«Как быстро проходит время, — сказала она, — перед важными событиями кажется, будто минуты соревнуются в скорости с секундами. К трем часам пополудни у хозяев этого дома будет много хлопот...»

Повернувшись ко мне, Алина какое-то время смотрела мне в глаза, не произнося ни слова; потом она посчитала, сколько лет я живу вместе с ней. Прослезившись, госпожа соблаговолила заметить, что я верно служила ей с самого ее детства...

«Мы с тобой почти что ровесницы, — вымолвила она, — я вспоминаю ушедшие годы. Честная девушка, — продолжала она, заключая меня в объятия, — я тебя так ничем и не отблагодарила. Если бы мне позволили выйти замуж за Валькура... Пускай о тебе позаботится Детервиль...»

Слыша такие откровенные речи,