Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

я должна была догадаться о намерениях Алины, но этого не случилось... Роковое веление Неба! Я беззаботно беседовала с Алиной: по моим предположениям, она хотела бежать из замка. Я полагала, что мадемуазель попытается покончить с собой только после неудачи ее побега; разумеется, я бы не спускала с Алины глаз, если бы мне в душу закрались хоть малейшие подозрения. Алина между тем вспоминала о нашей жизни в Вертфёе, о прежних надеждах и опасениях, беспокойствах и желаниях, горьких разочарованиях и тихих радостях... Она ничего не забыла...

«Ах! — сказала она под конец. — Как незаметно проходит жизнь! Она похожа на обманчивый сон...»

Часы пробили четыре раза.

«Выйди осторожно в коридор, — обратилась ко мне мадемуазель, — посмотри, нельзя ли нам как-нибудь скрыться из замка; если путь до ворот свободен, возвращайся сюда и мы попытаемся бежать».

«Сударыня, не лучше ли нам прогуляться до крепостных ворот вместе?»

«Нет, ты, наверное, забыла о соглядатаях; они сразу побегут к моему отцу, и те мерзавцы могут совершить надо мной насилие».

Я вышла из комнаты. Не успела я пройти до конца коридора, как путь мне преградили двое слуг, спросивших меня, почему я прогуливаюсь по замку в столь позднее время. Я сказала, что хочу подышать воздухом; меня грубо повернули назад, пригрозив тем, что в случае моего непослушания господин президент будет тотчас же предупрежден о моей попытке бегства.

Вернувшись к Алине, я не могла сообщить ей ничего утешительного.

«Ну, что ж, моя любезная подруга, необходимо принимать решение... Пускай исполнится Божья воля... Иди, отдохни несколько часов, я также немного посплю...»

Потом Алина добавила спокойным тоном, который и ввел меня в заблуждение:

«Господа постучатся к нам в десять часов, и потому ты должна разбудить меня в девять; надеюсь, что за час я управлюсь со своим туалетом».

Но я не желала подчиняться этому приказанию, ссылаясь на то, что нисколько не устала. Мне хотелось пробыть у постели моей госпожи всю ночь.

«Нет, нет, — сказала Алина, подталкивая меня к двери, — в твоем присутствии мне не удастся заснуть; мы заговоримся до рассвета. Иди, иди, моя добрая подруга! Не забудь разбудить меня за час до прихода господ, ты прекрасно понимаешь, что мне не хочется встретить их в постели».

Подчиняясь требованиям Алины, я направилась было в свою комнату, но тут мадемуазель заметила, что я забыла пакет с письмами; нервно схватив его со стола, она спрятала бумаги у меня на груди.

Я вышла за дверь... Алина удержала меня за руку; бросившись мне на шею, она зарыдала. Однако она быстро перестала плакать, так как увидела, что ее страдания меня разволновали. Ласково проводив меня до двери, она попросила точно исполнить все ее приказания.

Я удалилась, но меня не оставляло какое-то неясное беспокойство. Я ходила по своей комнате и, понятно, никак не могла уснуть. Несколько раз я подходила к двери комнаты моей госпожи и напряженно прислушивалась, готовая войти туда при малейшем шуме... но все было тихо. Когда часы пробили девять раз, я в крайнем беспокойстве поспешила к моей госпоже.

О сударь, какое ужасное зрелище!.. Рука моя отказывается выводить эти строки... Моя дорогая хозяйка — этот ангел небесный, которого я буду оплакивать всю свою жизнь, — лежала на полу в луже крови; рядом я заметила миниатюрный портрет госпожи де Бламон, обрамленный локонами, некогда принадлежавшими этой достойной всяческого уважения матери. По-видимому, Алина заколола себя, стоя перед дорогим ее сердцу портретом; потеряв много крови, она обессилела, упала на колени, а потом ударилась затылком о пол. Именно в таком положении и лежало тело. Алина разъединила длинные ножницы, входившие в туалетный набор, и одно из лезвий использовала в качестве кинжала, нанеся себе три удара под левую грудь. Кровь, обильно хлынувшая из ран, ручьями растеклась по комнате. Забыв об испуге, я поспешила оказать моей госпоже первую помощь, но тело уже сковал смертный холод, прекрасные щеки утратили прежний румянец, выразительный взор потух; мир лишился своего драгоценнейшего украшения.

Горько рыдая, я обняла бездыханное тело и переложила его на кровать; затем подошла к столу, где лежала какая-то записка, которую я не замедлила переписать слово в слово, прежде чем в комнату успели войти посторонние лица. Вот что написала Алина перед смертью:

«Смиренно прошу Вас простить меня, мой отец. Я ухожу из жизни, и это, вероятно, Вас огорчит, ведь я решилась поступить против Вашей воли. Причины, побудившие меня к самоубийству, оказались слишком серьезными, так что я предпочитаю смерть тому, что мне уготовила судьба. Прошу Вас не лишать меня последней милости: похороните меня, пожалуйста, рядом с матерью, как она того и желала. Не забудьте положить в гроб портрет и волосы госпожи де Бламон, на которых отпечатался мой прощальный поцелуй.

Алина де Бламон».

Переписав это послание, я дернула сонетку... Господин президент тотчас же появился в комнате. Поверите ли Вы моим словам, сударь?.. Поймет ли человек чувствительный и благородный жестокосердного варвара?.. Мрачное зрелище, открывшееся взору президента, разъярило его до крайности... В своем гневе он был ужасен... Меня хватают за шиворот, грязно оскорбляют, сталкивают на пол, награждают пинками, обвиняют в убийстве дочери господина де Бламона... Подавленная горем, я молча переносила все эти унижения. Улучив момент, я попросила президента прочитать записку, лежавшую на столе; спешно с ней ознакомившись, мучитель оставил меня в покое; огромными шагами прохаживался он по комнате, на лице его не отражалось ни горя, ни отчаяния, более того — оно дышало яростью и гневом. Походив несколько минут вокруг стола, президент вышел и вскоре вернулся в сопровождении Дольбура... Тот содрогнулся от ужаса, прочитал записку, посмотрел на Алину; на глаза у него навернулись слезы... Затем он гневно выкрикнул в лицо президенту:

«Сударь, с меня довольно; это страшное событие заставляет меня по-новому взглянуть на мою жизнь. Несчастная Алина покончила с собой, испугавшись моих пороков; мне надоело быть отвратительным чудовищем, от которого разбегаются прочь порядочные люди... Последние лучи этой незапятнанной добродетели поразили мое сердце, озарили его своим чистым светом, и теперь я испытываю жестокие душевные страдания... О прекрасное создание, спустившееся к нам с Небес! — продолжал жалобным голосом Дольбур, осыпая поцелуями руки Алины. — Прости меня за то, что я подтолкнул тебя к этому преступлению! Молись за меня в чертогах Предвечного, пусть и на меня падет слабый отблеск твоей добродетели! Раскаянием и суровым подвигом искуплю я свои прегрешения; остаток жизни проведу я в слезах и покаянии!.. Прощайте же, сударь, отныне можете искать себе другого товарища в ваших развратных