Путь Абая. Книга третья - Мухтар Омарханович Ауэзов

просторном степном джайлау в Пушантае, где располагался тогда Большой аул Кунанбая, унаследованный, по обычаю, его младшим сыном Оспаном, начались волостные выборы. Оглашая степь звоном множества колокольчиков, с грохотом прикатила длинная вереница тарантасов с городскими чиновниками, окруженная конными стражниками.

Прибыл сам уездный начальник Казанцев, изворотливый правитель, многие годы состоявший в самых дружеских отношениях с Шубаром и Такежаном, этими сменявшимися поочередно волостными акимами, от которых уездный голова в течение многих лет имел недурное кормление и многие выгоды. На этот раз Казанцев приехал со своей супругою, пухлой миловидной дамой с голубыми глазами, Анной Митрофановной. Во время их трехдневного пребывания в Большом доме Оспана на плечи Анны Митрофановны набросили роскошную соболью шубу, крытую черным шелком, а в дорожный сундучок Казанцева попали заботливо перевязанные пачки крупных ассигнаций.

На этот раз сыновья Кунанбая решили уступить место волостного начальника Оспану, который впервые не только согласился на должность, но и сам попросил ее у братьев... Оспан, в отличие от них, при жизни отца не попросил у Ку-нанбая своей доли от его огромного богатства, все свое состояние наживал сам. И жизнь его задалась, состояние было немалое, когда по смерти Кунанбая стал, как младший сын, главным баем Большого дома - самым первым мырзой среди кунанбаевских иргизбаев. Но Бог не дал ему детей, и это стало его неизбывной печалью. Три жены у него было - Ерке-жан, Зейнеп и Торимбала, и ни одна из них так и не понесла. Окруженный множеством людей, бесчисленными родичами из кунанбаевских аулов, богатый, уважаемый всеми, главный наследник Большого дома Кунанбая - бездетный Оспан оставался безутешен. Часто, жалуясь своим самым близким людям, он принимался рыдать, сотрясаясь всем своим огромным телом, и называл себя беспомощным однорогим оленем, ястребом-подранком с перебитым крылом. И ничто не могло утешить его. На этот раз он сам обратился к братьям:

- Сяду на это место. Может быть, тем и отвлекусь немного. Попробую стать волостным начальником.

Так и решили иргизбаи - пусть Оспан сядет в кресло волостного. Им и в голову не приходило, что народ захочет по-другому. Править волостью должны только они, Кунанбаевы, и к мысли этой уже давно привыкли. Каждый из них предполагал: «может, завтра на это место усядусь я», считая, тем самым, его нераздельным достоянием кунанбаевской семьи, определенным Всевышним.

Предназначая дом Оспана для принятия высокого гостя, Кунанбаевы открыто говорили: «Это дом будущего акима волости». Да и сам Казанцев, видя богатство и щедрость хозяина, нисколько в этом не сомневался: «Он и будет избран. Оспан Кунанбаев станет волостным».

И на этот раз традиционные выборные три юрты были поставлены одна за другой, сообщались проходами. В этих юртах с утра провели собрание елюбасы, выборные от племен - так называемые «пятидесятники». В первый день схода они под руководством крестьянского начальника Никифорова определяли твердые подушные сборы, налагаемые на волость через его начальника. А уж этот раскидывал налог по аулам и семьям, исходя от их численности и наличия скота. Таким образом, поборы с каждого дыма были отличны от других: сумму налога исчисляли в ходе подробного разбирательства по каждому аулу и по каждой семье - этим делом занимались целый день крестьянский начальник из города и ат-каминеры становых аулов вместе с елюбасы. При двенадцати старшинах Чингизского округа состояли тридцать елюбасы.

На первом заседании вел собрание крестьянский начальник третьего участка Семипалатинского уезда Никифоров, а сам Казанцев, глава уезда, сидел в величественном молчании, удобно расположив в кресле свое тучное тело, время от времени сурово насупливаясь и дуя в свои бурые пышные усы. Так он показывал кочевникам-казахам, каким должен быть представитель власти царя здесь, в степи. И на степняков все это производило должное впечатление.

Он дозволял себе разговаривать на собраниях только с молодым казахом-толмачом да с писарем волостной управы, Захар Ивановичем, мелким, юрким человеком, которого местные люди называли «Закар». Кроме них были считанные единицы, кого уездный начальник удостаивал своего общения через толмача: дети Кунанбая - Шубар, Исхак, Такежан. В последние дни, будучи гостем в доме Оспана, Казанцев -«Казансып», как называли его казахи, - дозволял себе поговорить с Оспаном, в особенности после его подарков.

Не знающий русского языка, способный общаться только через толмача, Оспан, между тем, оставил хорошее впечатление о себе у начальника Казанцева и его супруги Анны Митрофановны. Понравился Оспан и спутникам высокого начальника. И не только тем, что был радушным и щедрым хозяином, - в отличие от других аткаминеров, скрытных и себе на уме, отводящих свои глаза перед начальством, Оспан поражал своей открытостью, широкой улыбкой, обнажавшей яркие, бе-

лые, безупречные зубы. Притягивал внимание сильным взглядом длинных раскосых глаз, которые широко раскрывались от удивления или сужались при волнении. В этих глазах вспыхивал, словно огонь яркой лампы, свет такой искренности и открытости чувств, что громадный батыр выглядел сущим ребенком, наивным и чистым. Не мешали этому впечатлению ни крупное лицо, ни яркие, большие губы, ни черные густые висящие усы. При разговоре речь его была умна и бурлива, как щедрый кумыс из переполненной сабы. Слова не прятались за велеречивостью, не скрывались в умолчании, но неизменно выражали то веселье его сердца, то гнев, то открытую досаду или обиду. Эта детская непосредственность покоряла людей, и Оспан понравился не только Казанцеву, его супруге, крестьянскому управителю Никифорову, но и сопровождавшим начальство толмачу, уряднику, стражникам.

Причиной такого общего благорасположения к Оспану была не одна лишь замечательная открытость и щедрость его души, но и щедрость вещественная, видимая: хозяин сделал подарки не только начальству, но одарил всех, кто его сопровождал, -прислугу Анны Митрофановны, стражника Сергея, даже атша-бара уездной канцелярии - рябого джигита Акымбета.

После двухдневного налогового разбирательства и собрания выборных-елюбасы сразу же пошло гулять по народу: «теперь состоятся выборы начальника», «выборы волостного акима», «выборы бия»... Особенно живо и пристрастно толковали об этих выборах в среде степных политиканов, атками-неров и елюбасы, которые обсуждали предстоящие события с таким же азартом, как на конных скачках, - в виду первых показавшихся вдали всадников, - в крик обсуждают, кто прискачет первым. Люди, праздно шатавшиеся меж домами Жидебая, теперь потянулись к выборной ставке о трех юртах, закружились в толпе. Встрепенулись, воспрянули атшабары и стражники, вспомнили о своих обязанностях и стали покрикивать на толпу, командовать и указывать. Настал их час: размахивая свернутыми вдвое плетками, по рукояти обвитыми медной проволокой, атшабары грозными голосами выкрикивали: «Назад!», «Садись!», «Не расхаживать!», «Сидеть рядами!», «Не галдеть! Разговоры прекращай!». Им удалось оттеснить от выборной юрты большую толпу кочевников