Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

Вдруг девушка повернулась во сне, да так резко, что кровать под ней заскрипела. Беспокойно поворочавшись с боку на бок, Назу снова легла на спину и раскинула руки. Отцу почудилось, будто медные пуговицы на ее кофточке с треском отлетели и обнажилась грудь. Хади подошел к Назу и протянул было руку, чтобы разбудить ее, но остановился; ему показалось, что он собирается коснуться рукой незнакомой женщины.

— Назу! — тихо позвал он.

Назу проснулась, вскочила, и пуговицы на ее кофточке действительно отлетели. Девушка побежала в дом, а Хади вышел на улицу.

В этот день он обошел всех молодых горшечников своей деревни. Он наблюдал, как, щурясь от дыма, они закладывают кизяк в печи для обжига посуды. Гончарный круг они вращали с такой быстротой, что со стороны казалось, будто посуда сама на нем растет.

Хади был на редкость скромным и застенчивым человеком. Он мало с кем общался и месяцами не выходил из дому, а если и выходил, то только для того, чтобы продать посуду либо попросить кого-нибудь из гончаров захватить с собой на рынок несколько его горшков.

Обратиться с подобной просьбой он еще мог, но просить жениха для дочери было свыше его сил. Он смотрел на расторопных щеголеватых молодых гончаров, как смотрит ребенок на конфеты в ярких обертках.

Хади начал стесняться дочери. Когда Назу подавала ему еду или пиалу с молоком, ему очень хотелось заглянуть ей в глаза: быть может, загадочный блеск исчез и беда миновала? Но всякий раз перед ним возникал образ разметавшейся во сне дочери, и страх перед ней охватывал его с новой силой. Когда, собрав посуду, дочь выходила из комнаты, Хади провожал ее взглядом. Как она выросла за последние дни! Какие округлые формы приняла ее стройная фигурка. Когда успела она отрастить такую длинную косу?

* * *

Отчаявшись найти жениха в своей деревне, Хади решил попытать счастья в соседней маленькой деревушке, где жил всего один гончар по имени Бигу. С какой-то стороны он приходился Хади дальним родственником. У Бигу было двое детей: мальчик и девочка. Жена его давно умерла; она провалилась в яму для замочки глины и захлебнулась в ней. Чтобы прокормить детей, Бигу с утра до вечера вертел гончарный круг. Если бы движения его ног можно было перевести на шаги, то их с избытком хватило бы для того, чтобы пройти расстояние до самого Кандагара[177].

Когда Хади подошел к дому горшечника, он застал всю семью под большой старой сливой. Дети разрисовывали зеленым и золотым орнаментом красные пиалы, а Бигу поучал их:

— Если ты заметил, Дину, то роза несколько отличается от кочана капусты. А ты что нарисовала, Шарфи? Это птичка или редиска?

Дину с Шарфи заливались смехом, а Бигу, закусив чубук, улыбался, глядя на них.

При виде этой семейной идиллии Хади умилился. Впервые за эти последние тревожные дни он почувствовал себя свободно. Ему даже показалось, что кулак, в который он зажал свое сердце, разжался и сердце, выпорхнув из него, словно голубь, полетело, затрепетав крыльями, и уселось на одной из ветвей старой сливы.

Увидев Хади, Бигу так стремительно вскочил на ноги, что крышка его трубки со стуком захлопнулась. Дину и Шарфи положили кисточки в горшки с красками, а Бигу пошел навстречу Хади.

— Нет, ты не Хади, — говорил он, подходя. — Хади к нам годами не заглядывает. Когда он недавно проезжал с посудой мимо моего дома, то даже не поинтересовался, жив ли старый Бигу или давно уже умер. А если ты все же Хади, то Хади без сердца.

Слезы выступили на глазах Бигу. Растроганный Хади заключил друга в объятия, а Бигу прижимал Хади к груди и хлопал его по спине.

Наконец Бигу сказал, выпустив Хади из объятий:

— Познакомься. Ты еще их не знаешь. Это Дину — мой сын, а это моя дочь Шарфи. Этот человек, дети, нам не совсем чужой.

Дину быстро расстелил под сливой циновку и стал набивать трубку для гостя. Шарфи покрыла циновку чистой скатертью и, отойдя в сторонку, присела у плиты.

— Признавайся, — говорил Бигу, хлопая Хади по плечу, — ты Хади или оборотень? Как я ждал тебя, знал бы ты, как ждал!

«Зачем это я ему так понадобился? — подумал Хади. — Ждать приходится отцам дочерей, а не сыновей. Вот отцов сыновей — ждут, это верно, а они нисколько не торопятся».

— Ты говоришь, что ждал меня? — спросил наконец Хади, набравшись храбрости.

— У меня ведь дочь есть, — тихо сказал Бигу, покосившись на Шарфи.

И Хади показалось, что сердце его, примостившееся было на ветке сливы, камнем упало вниз и снова забилось к нему в кулак.

«Верно, верно, у Бигу, кроме сына, есть еще и дочь».

Дину принес трубку и, положив ее перед Хади, обратился к отцу:

— Я схожу к мяснику, отец, может быть, у него есть сегодня мясо.

— Да, да, — воскликнул Бигу, — непременно сходи. А если мяса не будет, зайди к Валли и возьми цыпленка. Скажешь, что из следующего обжига я пришлю ему десяток горшков. Хади ведь к нам приходит не каждый день.

Дину ушел, а Шарфи принялась так усердно раздувать печь, что скоро из глаз ее потекли слезы, а лицо зарделось ярким румянцем. Тогда она встала, поправила на голове платок и, подняв с земли кувшин, понесла его к старой сливе, где они с братом разрисовывали посуду.

— Осторожней, дочка, — крикнул Бигу. — Прикрой кувшин какой-нибудь тряпкой, а то сядет муха и весь глянец испортит. Да, ты знаешь, — обратился он к Хади, — субедар женит своего единственного сына. «Сделай такие кувшины, — сказал он мне, — каких в наших краях и не видывали». Когда подружки придут поздравлять невесту его сына, он одарит каждую моим кувшином, полным розового масла. Одно слово — богач, глава деревни, сто рупий пенсии получает.

— А почему он кувшины у тебя покупает?

— Другие платят по рупии, а он заплатит по пяти, а может, и еще прибавит. Хороший человек, ничего не скажешь. Мне… — Бигу оглянулся на Шарфи и, когда та, взяв один из горшков, ушла в дом, сказал тихо: — Мне очень нужны деньги. Как-никак дочь на выданье.

— Но ведь у тебя есть еще сын-жених, — сказал Хади и тут же спохватился: «При чем тут сын?»

Но Бигу улыбнулся.

— Правильно говоришь. Одно только утешение в жизни, что есть у меня сын. Дочку сватать придут —