Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

— Не суетись понапрасну, госпожа. Спокон веку так повелось, одних людей вода высоко поднимет, других бросит в пропасть, а потом успокоится и вернется в свои берега.

Немного поодаль от певицы Биран расположился со своими учениками святой старец Саид Харишах Бадшах. Один из его учеников, тощий малый, который, казалось бы, мог без труда пролезть через игольное ушко, старательно растирая ноги наставника, почтительно спросил:

— Шах-джи! Вода все приближается. Не пора ли ей отступать?

Саид Харишах Бадшах лениво приоткрыл глаза, взглянул на реку и провозгласил: «Что делается, все от бога». Потом, помолчав, добавил: «На то и наводнение, чтобы вода прибывала», — и закрыл глаза.

По соседству со свитой Бадшаха устроился помещик Чоудхри. Сопровождавший его крестьянин Рукнуддин, отогревая застывшие руки хозяина, не сводил восхищенного взгляда с молодой кобылы, жующей засыпанные в торбу стручки гороха.

— Чоудхри-джи! — наконец не выдержал он. — До чего же хороша эта кобылка. Пятнадцать сотен за нее — сущий пустяк. А младшему хозяину она понравится больше тех двух лошадей.

— Да, ты прав. Одна беда — трудно теперь будет с ней домой добраться. Вода-то не спадает. Сдается мне, в горах прошли сильные дожди, — ответил помещик.

Биран-канджри, растерев левую ногу, принялась за правую. Сидевший на берегу деревенский парень завороженно смотрел на ее белые икры. А старик перевозчик с ближайшей пристани с интересом наблюдал за этой сценой. В конце концов распаленный парень, ища сочувствия у перевозчика, воскликнул:

— Будь на то моя воля, я бы эту потаскуху вместе с ее музыкантом столкнул бы в речку. Ты посмотри только, дядюшка, с каким бесстыдством она при всем честном народе задирает шальвары и показывает свои голые ноги.

— Она показывает, а мы любуемся. Не иначе, как конец света грядет. Вот накатится еще одна волна побольше, и этот клочок земли, на котором мы схоронились, зальет водой.

Небо было затянуто темными тучами, а кругом, насколько хватало взгляда, разлилась река. Сегодня в полдень они переехали через узкую протоку и оказались у этой переправы. Стоял месяц саван[172], далеко на север, над горами, простирались тяжелые дождевые тучи. Когда путники прибыли к переправе, старик перевозчик отказался переправлять их через реку. Вот спадет немного вода — заявил он — и он перевезет их. А если наводнение не утихнет и на следующее утро, он невзирая ни на что двинется в путь. Пассажиры, не понимая опасности своего положения, спокойно выслушали старого лодочника, расстелили на сыром песке все, на чем можно сидеть — одеяла, покрывала, куски мешковины, всякое тряпье, — и принялись ждать. Они были уверены, что уровень воды в реке снизится так же быстро, как он поднялся. И если пока еще вода прибывает, то через часок-другой она схлынет, в этом не может быть сомнения. Но вопреки ожиданиям наводнение усиливалось, и путников стала тревожить мысль — что же станет с ними, если вода по-прежнему будет прибывать?

Биран-канджри и устад Рахиму возвращались со свадьбы. Их труппа переправилась через реку накануне, а певицу Биран и ее музыканта отец жениха задержал на денек. Нет, он не осмелился предложить Биран быть его гостьей. Но прекрасный шелковый наряд она получила не от портного. Он достался ей в подарок от отца жениха, очарованного ее пением и танцами.

— Устад-джи! Посмотри, какой наряд, — хвасталась Биран перед старым учителем.

— Разве он достоин твоей красоты? — недовольно поморщился Рахиму. — Ты ведь красавица, одна из тысяч. Я видел, с каким вожделением глядел на тебя отец жениха, когда во время танца чуть-чуть приподнимались штанины твоих шальвар.

— Он разглаживал усы и лихо их закручивал, — скромно опустив глаза, добавила Биран, не видя усмешки устада. — Такого человека не трудно покорить. Моргни — и он жизнь готов отдать!

— И кошелек тоже, — вставил Рахиму.

Между тем по широко разлившейся реке ходили огромные волны, воронками закручивались водовороты. Вода несла с собой мусор, солому, хворост и даже длинные бревна. Над рекой метались птицы, высматривая рыбу. Где-то вдали пронзительно кричали стервятники. Видно, дрались из-за падали.

Святой старец Бадшах бормотал про себя молитвы. Его изможденный ученик округлившимися от страха глазами смотрел на реку, а другой — упитанный, пышущий здоровьем, сменив своего собрата, старательно растирал почтенному старцу ноги.

— Бадшах-джи! Соблаговолите остановить наводнение. Стоит вам дунуть, и вода перестанет прибывать, — испуганно молил худосочный ученик.

— Еще не пришло время сотворить это чудо, сын мой. Как только на меня снизойдет повеление свыше, я сразу остановлю наводнение.

— И снова воды в реке станет по колено? — с надеждой спросил ученик.

— Да, дитя. Любой тогда без труда перейдет ее.

— И та канджри, что лежит на песке, и ее старый учитель?

— Да, дитя. И они тоже. Моя милость простирается над всеми, — ответил старец и снова закрыл глаза.

— Да буду я вашей жертвой, — вздохнул ученик и уставился на растянувшуюся на песке певицу.

Протока, через которую они переправились в полдень, бурно разлилась. Шум воды в ней, сливаясь с бешеным ревом вздувшейся реки, вселял в людей ужас. Протока эта была старым руслом реки. Она ответвлялась от нынешнего русла и потом снова соединялась с ним. Почти круглый год ложе ее оставалось сухим. И лишь во время муссона, когда в месяцы саван и бхадон[173] река выходила из берегов, протока, заполненная водой из реки, превращалась в ручей. Однако раз в пять-шесть лет случались наводнения вроде теперешнего, и тогда протоку было не отличить от реки. Вода мчалась по старому и новому руслам, и никто не мог понять, то ли протока впадала в реку, то ли река — в нее, протока ли была частью реки или река стала ее рукавом. Все вокруг поглощала вода, неся гибель окрестным деревням. Рушились хижины крестьян и дома помещиков, вода уносила скот, а люди, спасаясь от нее, забирались на деревья. Вот так время от времени обрушивались на жителей этих мест водяные горы и, все сметя со своего пути, куда-то исчезали.

Крестьянин Рукнуддин увидел, как лошадь, перестав жевать, чутко насторожила уши, прислушиваясь к реву воды.

— Хозяин! Смотрите, даже лошадь встревожилась и смотрит на взбесившуюся реку, — сказал Рукнуддин, коснувшись рукой задремавшего помещика.

— Сдается мне, такого наводнения в наших краях еще не бывало, братец Рукнуддин. Поднимайся-ка, будем как-нибудь добираться домой.

Впервые в жизни помещик назвал Рукнуддина братцем, и крестьянину стало не по себе, по телу пробежал озноб. Верный веками укоренившейся привычке к рабской зависимости от хозяина, он все же осмелился робко возразить.

— Чоудхри-джи! — почтительно и подобострастно проговорил он. — Трудновато нам будет переправиться через протоку.