Плещущийся - Андрей Скабичевский

Но начальник цеха не дал шанса мастеру разобраться в этом вопросе:

– Не важно. Два человека проголосовали за Гоменюка, один против. Твой голос?

Триппер сглотнул, снова начав перебирать варианты, но тут за его спиной раздался шум открывающейся двери, ветер донес с улицы запах бензина и доменных выбросов. Со словами «там еще оле-гу-нар-соль-скья-ер…» в контору цеха зашел профорг Загрушевский в сопровождении того самого ненавистного Сереге Андрея Мищука в красной футболке с логотипом его любимого английского клуба.

Молодой бетонщик в этот момент потерял больше нервных клеток, чем он терял за всю свою жизнь. Интуитивно он догадался, что начальник цеха разыгрывает какую-то игру. Если бы он хотел уволить молодого бетонщика, то давно бы уже это сделал. И несмотря на все подыгрывания Сереги и сердобольного женского персонала, игра эта грозилась закончиться трагедией. Увидев Мищука, Триппер рванул к нему, как утопающий к спасительному кругу:

– Вот представитель трудового коллектива нашего участка, пусть он свое слово скажет.

Серега подумал, что вовсе Мищук никакой не представитель, а просто мудак перекачанный. Но идея Триппера пришлась по вкусу начальнику цеха. Запахло кульминацией. Но прежде чем перейти к ней, Корзон попутно сыграл роль бдительного начальника:

– Почему не на работе?

За Мищука ответил профорг Загрушевский:

– Это капитан нашей цеховой футбольной команды. В пятницу начинается внутризаводской турнир по футболу, нужно срочно собрать команду. Андрей этим займется.

И добавил чуть сконфуженно:

– А то займем, как в прошлом году, последнее место в комбинате за неявку.

Интересно, мелькнуло в голове у Сереги, какое место может занять команда, которую собирают за четыре дня до соревнований?

Но Корзона ответ профорга удовлетворил. Он оглядел всех стоящих в коридоре и без персональной конкретизации обратился:

– Нам нужно решить судьбу этого парня. На него пришла бумага, что вчера он был задержан службой безопасности за опоздание, да еще в состоянии алкогольного опьянения.

Загрушевский первым неодобрительно зацокал языком. Он давно знал слабость начальника цеха к театральным эффектам и сейчас всячески старался ему подыграть.

– Но! – Валентин Валентинович назидательно поднял вверх указательный палец, – парень просит его простить. Говорит, что исправится, мечтает стать газорезчиком.

«Ага, бля, мечтаю», – подумалось Сереге.

– Мы, как трудовой коллектив, должны решить, что с ним делать. За него уже отдали два голоса и один голос против, – продолжал начальник цеха.

– Кто? – спросил Загрушевский. Триппер даже втянул лоснящиеся щеки и скрежетнул зубами от любопытства.

– Не важно, – отмахнулся Корзон, – я хочу услышать ваши мнения.

И Валентин Валентинович выразительно посмотрел на профорга, тот, в свою очередь, вопросительно взглянул на Триппера. Жирный мастер глазами какающей собаки уставился на Мищука. Щавель переводил взгляд с одного на другого и, наконец, остановил взгляд на Мищуке.

«Блин, ну ты же такой же работяга, как и я, – мысленно взывал к любителю английского футбола Серега, – ну не будь говном, скажи, что я нормальный и нужно меня оставить. Ну, пожалуйста. Пожалуйста».

Но Мищук не внял молчаливой мольбе своего коллеги. По тому, как он нахмурил брови и сжал губы в упрямую линию, Щавель понял, что ничего хорошего он о себе не услышит. Серега отключил слух на первом же предложении, как только до него донеслось словосочетание «конченый алкаш».

Он вдруг представил себя камышом. Вот он стоит одиноко на речке, все остальные камыши поломала детвора на дымовухи, а он чудом уцелел. Стоит он, значит, возле берега и наблюдает за миром. Видит, как лягушки квакают, раздуваясь пузырями; видит, как мальки из икры вылупляются; видит, как утки над рекой пролетают. Видит, как детвора купается, как они на тарзанке раскачиваются и падают спинами вперед, не дотянув до того места, где глубже всего. Видит, как вечером в сумерках на «шестерках» приехала парочка, видит, как они пили вино из бумажного тетрапака, а потом залезли по пояс в воду и там решили совокупиться. Причем так близко к одинокому камышу, что тот видит, как к ноге парня пиявка присосалась. Видит камыш, как приехала на речку компания, как долго пили водку и горланили песни, а потом два мужика поддерживая друг друга под руки, стараясь выглядеть более трезвыми друг перед другом, залезли по грудь в реку. Один долго натужно справлял нужду, а второй в метре от него все плескал воду себе на лицо, пытаясь чуть освежить оковы водочного опьянения. Видит камыш, как ночью падают звезды над рекой, а их отражение еще стремительней и прекрасней. А еще Серега слышал из песен, что камыш должен шуметь. Но представить себе этого не мог. Как и того, что то, что он называет камышом, на самом деле рогоз. Эх, так хорошо было стоять и представлять себя камышом. Камыш никто не уволит, никто не обругает «конченым алкашом», никто не заставит быть газорезчиком. Стой себе, шуми потихоньку, наблюдай за миром.

Представляя себя камышом, Щавель вдруг понял, что в реальном мире (том, что непосредственно в конторе цеха обслуживания металлургического оборудования номер четыре), ненавистный Андрей Мищук стоит молча и смотрит на него. То же самое делают начальник цеха, профорг и мастер участка. Серега осознал, что от него чего-то ждут, но не понимал чего. Поэтому он ляпнул сиплым голосом первое, что пришло ему в голову:

– Газорезчиком… это самое…

Фраза должного эффекта у аудитории не возымела. Корзон, не глядя на Серегу, словно его тут не было и не его судьба решалась, объявил:

– Два – два. Петряковский, твое слово.

Триппер с благодарностью посмотрел на Мищука. После слов адепта здорового образа жизни он уже знал, какой ответ будет правильным и не повлечет за собой критики со стороны начальства.

– Я за то, чтобы Гоменюка уволить, – не глядя на обвиняемого, буркнул толстый мастер.

«Ах, ты сука! – подумал Серега, – Я же у тебя, козла, полдня в огороде горбатил за сраные ботинки и ватники. Ты мне, козляра, личную жизнь испоганил, а теперь еще и трудовую».

– Три-два, – продолжал начальник цеха и, повернувшись к Загрушевскому, спросил, – Рафаил Михайлович, что скажете?

У Сереги дрожали колени. Это был его последний шанс. «Ну, хоть ты окажись нормальным человеком», – взмолился про себя Щавель. Профорг по-отечески глянул на него, потом перевел взгляд на начальника цеха, напустил на себя мрачный вид и назидательным менторским тоном, выработанным еще с советских времен, произнес:

– Прогульщикам и пьяницам не место в нашем цеху!

Корзон согласно кивнул. Пьеса стремительно неслась к финалу. Оставался последний монолог судьи, объявляющего вердикт:

– Итак, – Валентин Валентинович сделал паузу, – трудовой коллектив сказал свое