Плещущийся - Андрей Скабичевский

и наконец-то побрился. В полшестого утра проснулась мать. Вчера, увидев спящего Серегу, она первой мыслью подумала, что сынок опять нажрался, но не почувствовав запаха перегара, была приятно удивлена, что сын спит днем, да еще и трезвый. Думала, тот проснется к ужину, но увидев, что Серега спит как убитый и не реагирует на шум от её хлопот, решила сына не будить. Увидев сегодня сына бодрого и выбритого, мать обрадовалась и приготовила завтрак на двоих. Серега поел, мысленно отрепетировал свою речь начальнику, оделся, обулся и выехал навстречу судьбе.

Уже в семь утра нарядный бетонщик стоял на трамвайной остановке. Народу было мало: те, кто выходил в первую смену, уже уехали, а людей, работавших вне завода, в их поселке было немного. Щавель решил подстраховаться: сегодня он поедет в контору только на трамвае № 14. От сегодняшнего разговора в конторе зависела не только его карьера, а может быть, еще и судьба, потому рисковать нельзя было категорически. Однако нужного трамвая долго не было. Серега пропустил один ТРИНАДЦАТЫЙ, потом еще один, а четырнадцатый так и не приезжал. Начался небольшой нервный мандраж. Он уже успел нарисовать себе в мозгу картинку, как все сегодня происходит идеально: он едет до конторы в трамвае № 14 и заходит в контору нарядно одетый. В беседе с начальником признает, что опоздал, просит дать ему второй шанс, которым он обещает сполна воспользоваться. И в качестве жеста доброй воли требует отправить его на курсы овладения смежной профессией. Естественно, после такой речи у начальника не останется другого выхода, как простить Серегу. И теперь в таком, казалось бы, гениальном плане вдруг ни с того ни с сего начинает сбоить самый первый и самый легкий пункт – поездка на трамвае.

Прошло еще минут семь. Четырнадцатого трамвая все не было, зато показался трамвай с противоположной стороны. Щавель почти уже приуныл, думая, что это очередной ТРИНАДЦАТЫЙ. Но когда трамвай, бодро звеня, подъехал к остановке, оказалось, что номера у него вовсе нет. Вместо него пыльное лобовое стекло украшали две таблички. Первая состояла из слова «учебный» и большой буквы «У» в красном треугольнике. Вторая табличка информативно сообщала, что трамвай идет в депо. В депо – это Сереге было по пути. Раз на трамвае нет номера, то технически он не считается ТРИНАДЦАТЫМ, хоть частично и движется по его маршруту. С этой легкой мыслью он заскочил в красное электрическое средство передвижения. И уже будучи в салоне, убедился, что это никакой не ТРИНАДЦАТЫЙ трамвай. Людей было немного, но агрессивности, подозрительности, скудоумия, злобы, так присущих лицам, проезжающим в проклятом трамвае, не было. Это был обычный народ, в обычное время едущий по обычным делам. У Сереги отлегло. Первый пункт плана можно было считать выполненным.

В назначенное время провинившийся бетонщик был в конторе. Контора представляла из себя одноэтажное здание в виде буквы «П». В одном крыле находились кабинеты с угрожающими надписями «Табельная», «БОТ», «Бухгалтерия», «Техника Безопасности», в другом крыле находились кабинеты инженеров и большая классная комната с настоящей школьной доской и партами, в которых проходили курсы повышения квалификации, а также проводились собрания для ИТР-овцев цеха. Вход в здание был посередине, напротив него располагался кабинет профсоюзной организации, которую единолично представлял Рафаил Михайлович Загрушевский, рядом с его кабинетом находилась приёмная начальника цеха, пройдя которую можно было попасть в святая святых цеха обслуживания металлургического оборудования номер четыре – кабинет начальника цеха. Щавель минуту потоптался у входа, еще раз про себя произнося свою пламенную речь, выдохнул и сосредоточенно потопал в приёмную. Там его встретила приятная круглолицая женщина лет сорока в деловой белой блузе и черной юбке – секретарь начальника цеха. Она была замужем за бригадиром монтажников с Серегиного участка, поэтому весьма сочувствовала обычным работягам. Узнав причину неожиданного появления нарядного бетонщика, она велела ему присесть пока в коридоре на стул и ждать, когда его вызовут. То ли торжественный Серегин вид в хорошей одежде, то ли сочувствие рабочему элементу заставило её выйти из приемной в коридор к нему и вполголоса посоветовать:

– Говори, что все осознал и обещаешь исправиться.

Серега тут же лихорадочно закивал, мол, конечно, так и собирался. Секретарша внимательно глянула ему в глаза, одобрительно кивнула и вернулась к своему столу, на котором стоял старенький монитор и несколько дисковых телефонов.

Ждал Серега вызова около двух часов. За это время в приемную в очень быстром темпе заходили и выходили инженера и мастера со всех участков цеха. Что поделаешь, начало капитального ремонта – это всегда суета и беготня, приходилось терпеливо сидеть и ждать, когда начальник закончит решать все рабочие моменты и снизойдет до личности проштрафившегося бетонщика. Наконец из приемной послышался мелодичный голос секретарши:

– Гоменюк, зайди.

Серега вытер внезапно вспотевшие ладони о брюки и быстрым шагом рванул через приёмную в кабинет начальника. Корзон Валентин Валентинович в сером костюме и строгих очках сидел в коричневом кожаном кресле за огромным однотумбовым дубовым столом и внимательно читал какие-то документы. На Щавеля он даже не взглянул. Серега, не дождавшись визуального контакта, подождал полминуты, но скоро понял, что если молчать, неловкость только усугубится и пересохшими губами прошелестел:

– Здрасьте!

Корзон глазами провел до конца страницы и лишь потом вопросительно глянул на растерявшегося бетонщика поверх стекол очков:

– Ну, рассказывай!

Сказано это было так резко и в смысловом плане непонятно, что Серега растерялся. Что именно нужно рассказывать? Он ведь репетировал только ту пафосную часть, где признает свои грехи и требует второго шанса, а тут, оказывается, нужно начинать с какого-то рассказа. А если начинать, то с какого места? Или может, начальник цеха ждет рассказа о чем-то совершенно другом? А если о другом, то о чем?

– Я вот… пришел, – запинаясь и все еще не понимая, что нужно говорить, Щавель неуверенно начал, – меня это… сказали прийти…

– Фамилия? – резко перебил Серегино блеяние Валентин Валентинович.

– Гоменюк! – выпалил бетонщик, радуясь, что наконец-то понимает вопрос начальника.

С края стола Валентин Валентинович поднял сероватую бумагу, провел пальцем по невидимому списку, остановился в центре листа, глянул на Гоменюка, потом опять на лист, как бы сверяясь, совпадает ли Серегино изображение с написанным. Серега замер, выпучив глаза и выпятив грудь в праздничной рубашке, будто благодаря этому телодвижению впечатление у начальника цеха сложится гораздо благосклоннее.

Видимо, маневр нужного эффекта не произвел, потому что Валентин Валентинович произнес быстро и резко: «Уволен!» и снова уставился в бумаги.

Щавеля сначала парализовало, колени стали ватными и начали подрагивать, в животе стало пусто и холодно. Затем его