Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

— Что вы видели?

— Мы видели, кто вам жал руку по телевизору… Теперь вам никто не откажет!

В Елисейском Дворце на нашем рукопожатии история не прекратилась. Все повалили в сад сделать на широких ступенях общую фотографию. Когда сейчас смотришь на нее, видишь, что предыдущее поколение писателей вымерло, а нового не народилось — одни разрозненные люди.

После коллективной фотографии ее участники вдохновились единством места и действия и вышли в зал уже в расслабленном состоянии посторгазма-катарсиса. Время приема стремительно истекало, коктейли исчезли, гости двинулись через зал к выходу.

Я тоже — к выходу и тут смотрю: мимо меня решительным шагом проходит наш низкий Великий Гопник, опережает меня, разворачивается и… Встань передо мной, как лист перед травой! Перекрывает мне дорогу. Я буквально чуть не наскочил на него, едва затормозил, стою, молчу.

А свита, большая отечественная свита, окружила нас. На приличном все-таки расстоянии остановилась свита как вкопанная, и я слышу шепот:

— Он его реабилитировал.

Слушайте, да я и не знал тогда, что нуждаюсь в реабилитации! Времена-то еще казались воздушными, но свита знала, куда дует ветер.

Я понимал, что, если он молчит, значит ждет в соответствии со своим статусом, чтобы я первым начал. В те далекие времена уже много было наломано дров, и говорить нужно было, собственно, об этом… Я с первой минуты был против его правления. В сущности, это был мент. Если не хуже.

Я промолчал еще несколько секунд, и тут до меня дошло, нет, не взаимопонимания он хочет, он хочет большего, он меня вербует: нанимает в сообщники, ведь я вот с Президентом Франции в ладах, и ему бы пригодился даже не придворный, агосударственный писатель, который бы мог летать по международной арене, как дирижер такой-то (кстати, классный дирижер!) или как режиссер такой-то (Великий Гопник сказал на его похоронах, что тот в его — так и хочется поставить здесь храбром— сердце пребудет навеки). А сочинители? Есть, конечно, кое-какие жополизы, но не международная эта сволочь, а так — дворовая, как он сам.

Понимая, что больше молчать нельзя, а сказать-то, собственно, нечего, я обратился к Великому Гопнику, отчетливо заявив, что у нас в стране есть проблема с народной сказкой «Колобок»:

— У меня маленькая дочь, — сказал я, — и «Колобок» — первая сказка, какую я ей читаю.

Великий Гопник слушал меня внимательно.

— И каждый человек у нас в стране читает «Колобка» своим детям в первую очередь. И что получается? А то, что это трагическая сказка. Колобок гибнет. Причем бесславно. Русский человек на всю жизнь остается от этого с травмой.

Великий Гопник недоверчиво склонил голову налево:

— Вы серьезно?

— Еще бы! Что происходит с нашим русским Колобком? Дед с бабкой, нищие, со своими пустыми сусеками, его не уберегли. Плохой зачин. Он достался нам от тяжелых народных переживаний татаро-монгольского ига. Что дальше? Дальше Колобок выходит на большую дорогу своей коротенькой жизни. Он смог обхитрить бесхитростных зверей. Ну кто не обхитрит Зайца? Или Волка, или Медведя? Это наше зверьё! А вот Лиса! Умная, коварная — она кто? Она — иностранный агент. Она — это сам Запад! Запад, который ест нашего Колобка — и отсюда все наши пожизненные беды…

Великий Гопник смерил меня небольшими глазами, полными прохлады, беспокойства и понимания: такое может нести только нашчеловек, а Лиса и в самом деле похожа на Запад, и нечего детей учить черт знает чему…

— Напишите мне еще одно письмо! — резко сказал он мне, и я почувствовал, что вот он — мой главный жизненный шанс!

Ведь он вспомнил о моем первом письме, не забыл, хотя три года прошло, а сколько у него дел! Успешно воевал с олигархами! Навел порядок в Чечне! Разгромил независимое федеральное телевидение! Но прежде всего доложил своим коллегам по всеобщей разведке, что власть перешла в наши руки! Ему во всем везло. Экономически, морально, духовно, любовно, спортивно, финансово и международно… Вот это счастливчик! А теперь я буду ему писать письмо с настоятельной просьбой запретить вредную сказку «Колобок».

— Я, конечно, напишу, — сказал я. — Но как передать?

Он оглядел круг свиты и ткнул пальцем в того самого министра, который рассказал мне о чуде избавления писателей от тюрьмы:

— Через него!

Великий Гопник улыбнулся краткой улыбкой, развернулся и быстро пошел удаляться. Свита бросилась ко мне. Она ведь стояла на почтительном расстоянии и потому не слышала нашего разговора.

— О чем вы с ним? — спросил милейший министр, сам похожий на Колобка. На него-то и ткнул Великий Гопник пальцем.

Я посмотрел на всех них и сказал, ловко смущаясь:

— Это наша с ним тайна.

Все были поражены, возбуждены, все они пришли в телячий восторг и куда-то стали звать меня с собой. А два руководителя самых главных телеканалов — один из года в год все более скрытный либерал, а другой, наоборот, весь нараспашку консерватор и даже отчасти мракобес — остановили меня у гардероба и говорят:

— Мы краем уха услышали, что вы говорили о Колобке…

— Верно, — подтвердил я.

— Есть предложение. Сделать совместно и запустить сразу на двух каналах сериал «Маршруты Колобка». Идет?

Я радостно и дружески кивнул.

Но «Маршруты Колобка» я, как вы уже догадались, не создал. И письмо не написал. Зачем не написал? Зачем не стал государственным писателем, супер-Фадеевым, с миллиардными запасами долларов на оффшорах, в Панаме, с яхтой, дворцом в Монако и роскошной квартирой в Майами? Девки бегали бы за мной по пятам, лучшие девки планеты, вместе со всеми деятелями культуры! Возьми нас, трахни и выведи в космос! Я — социальный лифт, я — Горький, который пишет «Клима Самгина». Но мне даже не нужно особенно продавать мою жопу, писать хвалебную срань про канал Москва-Волга, целовать чекистов, благодарить за Соловецкую каторгу. Ну раз в год мне нужно было бы торжественно проговорить какое-нибудь государственное вранье! А после этого в Монако! И, выпив водки, забыть как страшный сон. Кто знает, почему я не стал государственным писателем! А счастье было так возможно… Ну вот. В общем, люди, я всё просрал.

44. Семейка вирусов

Сколько людей, столько и мнений. Особенно когда ясно, что ничего не ясно. Несмотря на эпидемию глупости, родные моей антижены Шурочки («Я — Саша, — порой вспыхивала гордая антижена, — не называй меня Шурочкой!») решили все-таки собраться всей семьей, потому что у дедушки Шурочки не вовремя случился полуюбилей — 95 лет.

Мы с Шурочкой сначала думали, что Федор Петрович отменит празднование из-за осторожности. Но