Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

Актеры разбежались, чтобы занять невидимые стратегические позиции в глубине двора. Через минуту в подворотню зашел мужчина в простом черном костюме с папиросой во рту. У него был вид человека, который зашел пописать в чужой двор. Но я не дал ему пописать.

— Дяденька, — сказал я противно просящим голосом, — дайте папиросу. Курить хочется!

Прохожий удивился.

— Сколько тебе лет? — хмуро спросил он.

— Сколько надо, — хмуро ответил я с нагловатой улыбочкой.

Мужчина бросил взгляд на низкорослого паренька и решил, что я не опасен.

— Отстань! Дай поссать! — отмахнулся он.

— Не хотите дать папиросу, дайте двадцать копеек!

— Чего? — снова нахмурился мужчина. — У меня нет мелочи.

Тут следовал коронный номер городской шпаны, который я особенно любил.

— Как нет? — занедоумевал я. — Не верю. А вы попрыгайте! — и подошел к нему впритык.

— Чего?

Мужчина даже не сразу понял, чего хочет от него пацан. А когда понял, рассердился не на шутку.

— Да пошел ты! — рявкнул он и оттолкнул меня.

Едва удержавшись на ногах, я набросился на мужика с кулаками. Тот удивился. Схватил меня за шкирку, тряханул и бросил на землю. Я хотел было подняться, но прохожий уложил меня снова ударом ноги.

Я лежал в пыли, а прохожий справлял нужду. Вдруг я вскочил на ноги, заложил два пальца в рот и свистнул на всю округу. Прохожий еще не успел застегнуть штаны, как во дворе собрались пять рослых хулиганов в кепках. У одних кепки повернуты козырьком вперед, у других — назад, но лица у всех одинаково недовольные.

— Ты чего парня обижаешь? — спросил вихрастый хулиган.

— А чего он ко мне пристал?! — еще спокойным, но уже выдающий внутреннее беспокойство голосом спросил прохожий.

— Ты к нему приставал? — обратился ко мне другой хулиган.

Прохожий сделал попытку уйти, ему преградили дорогу:

— Ты куда?

— Я к нему не приставал, — честным голосом сказал я. — Просто папиросу попросил.

— И он тебя за это стал бить?

— Подождите! — вскричал прохожий.

— Мы подождем, — издевательски мягко сказал еще один хулиган, в кепке с козырьком назад. — Ну, говори!

— Он меня заставлял попрыгать…

— Зачем?

— Чтобы проверить, не звенят ли у меня монеты в карманах…

Общий смех, похожий скорее на хрюканье кабанов, был ему ответом.

— Чего вы смеетесь? Я правду говорю! — прохожий полез в карман, достал пачку папирос. — Угощайтесь!

Хулиганы задумались. С одной стороны, они хотели курить, папиросы были хорошие, и этим можно было ограничиться. Но кураж брал свое. Они вырвали у прохожего из рук пачку «Беломора» и закурили от зажигалки.

— Ну, в общем это, я пошел, — примирительно сказал прохожий.

— Ага! Пошел! — сказал вихрастый хулиган, который очевидно был главарем. — А кто платить будет? Пушкин?

— Чего платить-то?

— Десяточка за выход, — сказал вихрастый.

— У меня нет таких денег!

— А ты не груби, понял?

Хулиганы обступили прохожего.

— Ребята, вы чего, — уже плачущим голосом спросил прохожий.

— Чего-чего? Ничего! — сказал вихрастый свою коронную фразу. — Деньги гони.

Прохожий оглянулся. До подворотни было недалеко. «Если вырваться и выбежать на улицу — там они уже ничего со мной не сделают», — подумал прохожий.

Он сделал вид, что роется по карманам в поисках денег, но неожиданно высвободил руки и, резко оттолкнув двух парней, которые загораживали ему проход, бросился бежать в сторону улицы. Хулиганы с гиканьем рванули за ним. Подножка! Он грохнулся на землю, пополз на четвереньках, хотел подняться — его сбили с ног. Тогда он с неожиданной ловкостью перевернулся, оттолкнулся от земли и врезал парню, который собрался ударить его ногой. Парень упал, но тут блеснул нож, круг сомкнулся, а когда разомкнулся, прохожий уже лежал на земле, и у него из шеи хлестала кровь.

— Полундра! — крикнул вихрастый, и хулиганы в миг растворились во внутренностях двора, оставив на земле дергающегося в судорогах мужчину. Я тоже убежал вместе с ними.

Когда через некоторое время я вернулся, прохожий уже не дергался. Санитары клали тело на носилки. Генрих пугливо вышел из подъезда.

— Ну чего, — усмехнулся я. — Весело тебе было?

— Да! — Генрих восхищенно развел руками.

— Вот так мы и жили… — уточнил я. — Актеры играли неплохо.

— Слушай! — изумился Генрих. — А парня-то реально убили?

Я посмотрел на него, как на дурака, и рассмеялся:

— Детство не знает компромиссов. Есть хочется! Поехали!

Роскошная черная немецкая машина медленно вползала в обшарпанный двор.

42. Главная русская сказка

Мы состоим из своего детства, и, если с самого начала начинены поражением, из нас не выйдет успешных людей. А если выйдет, то гниль все равно сохранится, как в стволе осины. Лучшие революционеры состоят из дворян, а лучшие дворяне состоят из подвига счастливого детства, которое хочется бескорыстно предоставить всем вокруг.

Мы же все вышли из сказки «Колобок» — страшной трагедии вольнолюбивой души, и нам приходится продираться к свету через детский триллер.

Я вновь вхожу в тему Колобка благодаря моей маленькой дочке. Все близкие несут книжки о Колобке. С шести месяцев Марианна получает солидную дозу мультфильмов об этом создании. Мы смотрим в основном мультик 2012 года (режиссер Эдуард Назаров) — в нем со вкусом прорисована беда Колобка.

Мы (большинство) начинаем жить с выживания. Колобок — как некогда пицца — изделие из остатков. Из остатков разной муки, фактически из отбросов. Но даже на этот сомнительный кулинарный продукт у стариков не хватает нищенских ингредиентов. Мы начинаем жизнь с непонятного слова «сусеки», по которым надо «поскрести». Это ящики для муки. Бабка в ужасе от предложения испечь Колобок.

Однако радость по случаю испеченного наконец Колобка не знает границ. Впрочем, она очень короткая, как многие русские радости. Колобок бежит. Этот оживший комок души и сознания бежит от неминуемой смерти. И когда старики переживают его потерю, текст становится предельно мутным. То ли они жалеют, что остались голодными, то ли они уже проявляют к Колобку родственные чувства и беспокоятся о пропаже. Но даже в последнем случае это напоминает любовь к поросенку в крестьянском хозяйстве, который забавен, но его все равно съедят.

Главная беда нашего воспитания — его отсутствие. Дед и баба могут нас усыновить, но не просветить, пожалеть, но не научить. Множество вариаций сказки — советских и постсоветских — изображают эту историю как невинный, погремушечный рассказ о том, как никто ничего не понял, что происходит. Все герои такие веселые, жизнерадостные, и лучезарная Лиса с добрым лицом съедает Колобка ему же на благо.

А на самом деле… Поведение бабки и деда — архетип нищенской семейной жизни, где акценты смещены, любовь и голод связаны между