Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак

— Значит, и мы должны отвечать ему тем же — платить коварством за коварство!

Теперь голос Шукри-бека звучал твердо. Он встал и засунул руки в карманы с уверенностью человека, нашедшего веский аргумент.

— Ну, дорогой Шукри, я вижу, что ты готов к выполнению полученного приказа? Желаю тебе спокойной ночи.

Джихан поднялась и направилась к двери.

— Постой! — окликнул ее молодой человек. — Постой же! Ты не так меня поняла! Излишне говорить о моей любви — я всем готов ради тебя пожертвовать. Но когда мужчина разрывается между любовью и долгом…

— Когда родина в опасности, мужчина должен быть в первых рядах ее защитников.

— Прежде я не слыхал от тебя таких слов. Что случилось, почему ты так жестока ко мне? Ты стыдишь меня — тебе кажется, что я не люблю родину? Довольно, я не в силах больше это слушать! О, какой ты стала злой, бессердечной, тебе нет дела до моих чувств!..

Джихан жестом велела ему замолчать.

— Я думаю, дорогой Шукри, что ты лучше докажешь свою любовь к родине на поле боя, чем в военном министерстве. Для того чтобы быть политиком, тебе не хватает хитрости. К тому же на фронте ты будешь при теперешних обстоятельствах в большей безопасности, чем здесь. Иди, готовься в путь… А когда ты вернешься героем, мы поженимся.

— Ты можешь делать со мной что хочешь — я повинуюсь любому твоему приказу, самому ничтожному желанию…

— Я говорю не об этом. Боюсь, ты не сможешь меня понять, даже если я попытаюсь выразить свои мысли яснее. Впрочем, я не знаю, как это сделать. Оставим этот разговор, время позднее — десятый час, а у меня еще не окончена статья для газеты «Танин». Я могу только сказать тебе, что я считаю правильным: ты должен отправиться на фронт защищать свою страну. А сейчас — спокойной ночи. Дай я поцелую тебя на прощание.

Последние слова Джихан, столь необычные в устах турчанки, сильно смутили молодого человека. Подобная застенчивость перед женщиной, ведущей себя по-европейски свободно, не свидетельствует о слабости характера, а присуща хотя бы отчасти любому мужчине, выросшему на Востоке. Он стоял, опустив глаза, не смея приблизиться.

Джихан пожала плечами и, улыбнувшись спокойно и чуть презрительно, вышла из комнаты.

А Шукри-бек, совершенно растерянный и взволнованный, отправился домой, осыпая проклятиями европейские воспитание и образ мыслей.

7

Очутившись одна в своей спальне, Джихан послала за Селимом.

— На меня больше не действует это снотворное, — обратилась она к евнуху. — Боюсь, я не усну этой ночью, Селим. Нет ли у твоего друга-аптекаря чего-нибудь посильнее?

— Как нет, госпожа? У него есть снадобье, от которого сон явится к тебе, как верный раб. Я принесу его быстрее ветра, будь оно хоть за семью морями — достану… Но только, госпожа…

— Что — только? Мне нужно, чтобы ты принес его немедленно — ты не можешь?

— Могу, хозяйка, если Аллах пожелает… Только нужно тебя предостеречь… Не принимай его слишком часто — вредно для сердца.

— Это тебя не касается, Селим. Ступай и поскорее принеси порошок!

— Слушаю и повинуюсь, госпожа.

Через несколько минут высокий темнокожий слуга с толстыми губами на смуглом лице уже несся легкими шагами по извилистым улочкам, огромным ростом и беззвучностью походки напоминая черного духа-великана, спешащего на зов своего хозяина-волшебника.

Надежда уснуть этой ночью успокаивала, подобно дуновению свежего ветерка, встревоженный ум Джихан, нетерпеливо ожидавшей возвращения Селима. Ей вспоминался разговор с Шукри-беком, и она думала: хорошо, чтобы его все-таки не послали на фронт… Потом стала размышлять, на что мог бы пойти Шукри ради нее, чем пожертвовать? А способен ли вообще турецкий мужчина на жертву ради женщины? Решится ли турок, хоть и кичащийся современным воспитанием и почти европейским свободомыслием, взять в жены свободолюбивую турчанку? И можно ли верить обещаниям Шукри, что он не женятся на другой? Да и есть ли в нем вообще воля, бесстрашие, душевная смелость, дух самопожертвования?.. Почему он так стремится задержать свой отъезд? Может быть, надеется за эти два дня убедить ее или заставить силой выйти за него замуж? Или просто пообещал отцу уговорить ее отправиться с ними в Конью? Но все-таки он должен был вести себя в ее присутствии как верный солдат родины, — эти недостойные мужчины чувства приведут его в конце концов к измене! Джихан презирала мужчин, которые теряли голову и становились жертвами своих капризов и страстей.

Шукри понравился ей только в ту минуту, когда она предложила поцеловать его, а он, видимо, разгневанный, отказался. К сожалению, она промелькнула очень быстро — эта минута, в течение которой Шукри казался ей волевым, умеющим подавить свои порывы мужчиной. А ей вдруг так захотелось кончить борьбу, отдаться чувству, броситься в его объятия, принять его руку и сердце — о, как она была не права раньше! — сдаться, забыться на его груди, радостно подчиняясь силе и власти мужчины…

Эта унаследованная от предков покорность часто овладевала Джихан, сеяла в ней беспокойство и неуверенность, вступала в борьбу со свободолюбивым началом, тщетно пытаясь вернуть мятежную душу в лоно гарема, в его позолоченное рабство. Перед ее взором вставали сладкие картины гаремной неги и роскоши, уюта и праздного покоя, наполненного волшебными напевами лютни и тихим воркованием серебряного наргиле{70}, от которого исходит аромат роз; нескончаемые сплетни и пересуды, столь милые женскому сердцу; таинственный шепот за занавеской или нескромная болтовня с изнеженными евнухами. А затем взрывы веселья, насмешек над мужчинами, над их напускным величием, — кто, как не женщины, знает, чего те действительно стоят: ведь еще крепче, чем общий удел, связывают этих узниц гарема каверзы против власти мужа: смех словно смягчает горечь унизительных для них обычаев.

Таков был унаследованный Джихан дух прошлого, воплотившийся в чарующем призраке гарема; ночью ей помогало бороться с ним снотворное зелье Селима, а днем — самозабвенный труд во имя высоких целей, во имя того, что она считала истиной.

Но найдется ли среди сынов ее родины человек, который пойдет с нею одним путем, полюбит ее, поймет высоту ее стремлений, не подвергнет осмеянию святые мечты? Проще сказать, может ли турецкий мужчина стать для нее не только мужем, но и другом, и соратником?

Нет! И потому Джихан не верила в Шукри-бека: слишком много сомнений тот ей внушал. Но разве не она только что хотела, чтобы он завладел ее умом и сердцем? И не она ли, вопреки всему, с такой силой желала в прошлую ночь, чтобы скорее дошло до него письмо, которое задержит хоть немного