Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак

— Да, но я это сделала только ради отца, — сказала она вслух, отгоняя навязчивые мысли, и почти поверила в то, что произнесли губы. Нужно бороться с этой недостойной слабостью…

Та внутренняя раздвоенность, в которой находилась Джихан, должна была неминуемо привести к кризису. Мысли молодой женщины текли то в одну, то в другую сторону, и она тщетно сопротивлялась их потоку, силясь понять, к чему же в действительности стремится. Ей не удалось погрузиться в глубины своей души — новое течение внезапно подхватило ее, вынесло на поверхность и увлекло совсем в другом направлении. Перед ней забрезжил призрак сурового и властного пришельца, германца с твердой волей и гибким умом, способного ради нее изменить прежней, вере, принять ислам… Храбрый и учтивый рыцарь, он склоняется перед дамой, целуя руку, ведет ее только справа от себя — эта вежливость неведома турку, перенять ее он неспособен.

«Как странно, — думала Джихан. — До чего глубоко трогают меня столь незначительные жесты! Его учтивость не более чем застывшая, мертвая традиция, каких много и у нас; всего лишь бархатный плащ поверх доспехов воина — пустая, ненужная роскошь!»

О, причуды женщины! Зыбкие и непостоянные, вечно новые, они такая же реальность, как сердце, которое бьется в ее груди, или уста, которыми она говорит; они, как цветы на обочине дороги, простые и нежные, которые распускаются на заре и вянут в полуденном зное, возвращая солнцу свой аромат, отдавая земле неповторимую прелесть, которую никому не дано ни купить, ни продать; они так же сохнут и вянут без пищи, как гордая высокая сосна без влаги или вьющаяся благородная лоза — без опоры. Женские причуды, даже самые малые и незначительные, драгоценны, ибо берут свое начало в вечном источнике жизни — в волнениях души, порождаемых неясными чувствами и таинственными переживаниями.

И потому жест мужчины, целующего руку женщины, которой он хотел бы завладеть, полон глубокого значения, если та создана для него. Но если этот поцелуй оставил женщину равнодушной, то ее уже не пробудят самые пылкие ласки любовника…

Слова, пришедшие на память Джихан, принадлежали ее любимому философу, отвергающему привычные нормы и ценности морали. Но не власти, не господства, прославляемых им, жаждала Джихан, нет, ей хотелось одного — уважения, которого были лишены матери ее народа…

Она постаралась вернуть свои мысли в прежнее русло и рассуждать спокойно. Генерал фон Валленштейн выглядит много моложе своих лет. Он высок ростом, крепкого сложения, с гордой осанкой… Власть его в Стамбуле огромна, однако и одной его внешности достаточно, чтобы пленить любую женщину: мужественное, обожженное красновато-коричневым загаром лицо, на котором выделяются темно-синие глаза, роскошный, хорошо сидящий мундир — все это заставляет забыть его возраст, бремя лет…

Вновь выплыли самые смелые мечты: «Погибни или отомсти…» Чем будет ее поступок — местью или гибелью? Должна ли она пожертвовать честью ради свободы, к которой стремится? Не это ли свобода — выбрать отца своего ребенка, пусть даже поправ обычаи, святые традиции османской нации? Ведь ее мать, все матери народа, что явились тогда закованные в цепях, звали Джихан на этот путь; в уме твердо запечатлелось: ее молили именно о таком опасном, но славном деянии. Она — меч мести, направленный против гнета мужчин. Так истолковала Джихан свое видение, радуясь, что поняла его скрытый смысл.

Но уверенность сменилась сомнениями: вдруг ей не хватит сил, вдруг ее меч сломается после первого удара? Тогда она обнажит другой клинок и направит его в собственную грудь…

Джихан не стала додумывать эту мысль до конца и поспешила снова вернуться из мира грез в мир действительности. Ей были равно присущи и здравый смысл, и мечтательность. Она переходила от одного к другому с необычайной легкостью: если ум томился в бездействии, она умела занять его, а устав от житейских забот, ускользала в страну грез и фантазий. Сейчас в ней заговорил рассудок.

О нет! Не отомстить, не погибнуть, но постараться найти дорогу к своему счастью, откликнуться на зов мечты о свободе, — свободе быть или не быть матерью, свободе выбрать отца своего ребенка и не чувствовать себя виновной, если родится дочь, а не сын. С дочерью они будут вместе бороться за свободу турецкой женщины, она продолжит дело Джихан, а сын, если бог пожелает, вырастет героем, станет воином, преданным отечеству, его спасителем и реформатором… Однако эти мечты неосуществимы, если отцом ребенка будет мужчина из ее народа.

— О, где ты, белокурый зверь? — воскликнула она и вздрогнула от неясного страха, словно человек в лесу, столкнувшийся на повороте тропинки с неведомым зверем. Скорей бы вернулся Селим!

Джихан откинулась на подушки и попыталась овладеть своими мыслями, — ее пугало их новое направление. Она закрыла глаза и приказала себе ничего не слышать, не чувствовать, ни о чем не думать. Однако ее воля быстро слабела под напором тревожных мыслей. Перед ней возник образ отца. Да, она любит отца — этому не помешает никакая философия, отвергающая привычные добродетели, — и не будет умножать его страданий. Как ей хотелось бы остаться послушной дочерью, почтительной к отцу, уже глубокому старику, — ведь она была единственной его радостью, бальзамом для его душевных ран. Она готова подчиняться отцовским повелениям, сносить его вздорные выходки, терпеливо молчать, когда его устами говорит себялюбие. Но ехать за ним в Конью, похоронить себя в такое время среди развалин старины… Невозможно! Она неспособна принести столь великую жертву…

Впрочем, если Шукри-бек все же отправится на фронт, а генерал фон Валленштейн оставит попытки жениться на ней, то перед ней откроется еще один путь… О боже, что за мысли лезут в голову! Сейчас надо думать, как избежать взрыва гнева этого германца. Но он есть, этот путь, ее собственный путь к свободе, по которому ей суждено пройти до конца, по доброй воле или через силу…

Все эти противоречивые чувства теснились, пылали в ее груди, когда наконец раздался долгожданный стук в дверь. Предвестник скорого облегчения, Селим стоял на пороге, протягивая ей маленькую коробочку.

— Вот все, что я достал, госпожа. Это нужно запить глотком воды, а если хочешь, чтоб сильнее подействовало, — чашечкой кофе.

— Хорошо, Селим. Довольно будет воды. Ты можешь идти.

Но еще долго тревожные мысли удерживали Джихан на грани между сном и явью, и только тот огромный молчаливый демон, что спускается ночью из мира мрака, омывая распластанные черные крылья в лунном свете и тихо проникая в жилища спящих, слышал, как она прошептала, когда снотворное разлилось по ее жилам:

— Ребенка от пруссака, от этого германца… погибнуть или отомстить…

8