Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак

чувства. А в разговоре, особенно с иностранцами, она, увы, оставалась еще во многом восточной женщиной: смущалась, комкала слова, старалась уйти от прямого ответа. Ей нравились немцы, но она никак не могла заставить себя не осуждать некоторые их манеры, особенно варварскую прямоту и откровенность речи, происходившую, как ей казалось, от грубости и надменности.

— Сегодня утром предстоят две операции, — сообщил врач-турок. — Во время первой пациент скорее всего умрет под ножом, и лучше бы вам при этом не присутствовать. Я просил, чтобы этого больного оставили в покое, заглушили его боль наркотиками, но дурак-немец требует усилить его мучения и с помощью операции ускорить его конец. Немцы притязают на непогрешимость — боже, их чванство кого угодно выведет из себя! Приходит какой-нибудь студент, едва кончивший медицинский факультет, и у него уже достаточно наглости учить наших лучших хирургов!.. Однако какую новость я услышал о вас и этом спесивом генерале? Скажите, что все это ложь, и я вас поздравлю! Клянусь богом, мне не по нраву такой союз! Не хочу верить, что одну из наших умнейших, красивейших, благороднейших женщин приносят в жертву прогерманской политике! Да простит бог вашего отца — я всегда думал, что он…

— Мой отец разделяет ваше мнение.

— А вы сами?

— Простите меня, доктор, но здесь неподходящее место для беседы о моих личных делах.

Она отошла от него, думая, что этот турок еще хуже своего немецкого коллеги. Джихан уже корила себя, что так резко оборвала немца, толком не поблагодарив его за любезность. Пусть тон его речи был грубоват и заставил ее покраснеть, но сами слова не были ей уж вовсе неприятны.

В гардеробной, когда Джихан повязывала голову белой медицинской косынкой, к ней подошла старшая сестра. Лицо ее светилось радостью.

— Моя милая Джихан, — заговорила она. — Воистину вам воздается за ваши добрые дела. Вы усвоили наши обычаи, воспитаны и ведете себя как мы, и теперь вам самое время принять христианскую веру. За этот поступок вам будет даровано двойное благо: счастье в этой жизни и в жизни будущей. Я не сомневаюсь, что после женитьбы вы примете веру генерала. Позвольте же вас поздравить, дорогая Джихан!

— Однако что вы скажете, если мое счастье будет еще более полным и генерал примет мою веру?

Брови немки удивленно взлетели вверх, губы застыли в растерянной улыбке. От смущения она запнулась.

— Но… это невозможно!

— Нет ничего невозможного ни в любви, ни в политике. Но как же вы добры и благородны, госпожа, что радуетесь моему двойному благу, которого я сама отнюдь не жажду…

«И все-таки какая она простая, милая женщина, — подумала Джихан, когда сестра ушла, — как легко чувствуешь себя с ней. Но что заставляет генерала распространять такие сплетни? Это так не похоже на его обычную скрытность и осмотрительность. А между тем новость, несомненно, исходит от него…»

После полудня Джихан написала фон Валленштейну, осуждая его поведение и требуя пресечь подобные слухи.

Что касается ответа Джихан на предложение немецкой сестры принять христианство, то ответом этим явилась ее новая убедительная статья «Ислам и свобода», написанная вечером того же дня.

10

И министр внутренних дел, и губернатор Стамбула много раз обращали внимание генерала фон Валленштейна на то, что Реза-паша — враг османо-германского союза, что он тайно сносится со своими сторонниками в Париже. О том же твердили осведомители самого генерала, представляя веские доказательства противозаконной деятельности паши. Один из заклятых его врагов, член союза «Единение и прогресс», прямо заявлял, что Реза-паша — изменник. Другой шел еще дальше, предлагая немедленно арестовать его и отправить в ссылку. А губернатор Стамбула считал, что за свои прегрешения старик заслуживает виселицы.

До сих пор, как мы помним, генерал фон Валленштейн отвергал эти предложения — он решительно не желал прибегать к насилию. Но то, что произошло между ним и пашой, могло означать только одно: разрыв всех связей, которые до вчерашнего утра казались весьма крепкими. Необходимо было пересмотреть отношение к Реза-паше. Прискорбный случай на фронте не мог служить достаточным оправданием его поведения — неслыханной грубости и язвительных упреков, так не вязавшихся с привычной для генерала угодливостью турок. Ведь паша, в конце концов, сам старый солдат, знающий законы войны! Ему бы следовало лучше разобраться в случившемся и примириться с этим. Немецкий офицер ни в чем не повинен: что бы ни думал старик, его сын получил свое — и наказание за проступок, и заслуженную награду. Всего несколько недель назад имя Маджид-бека упоминалось среди отличившихся на фронте, что дало генералу повод представить его к имперской награде. Но потом герой поднял мятеж, не подчинился приказу командира и тотчас понес наказание в согласии с уставом. Генерал размышлял, что с Маджид-беком поступили в духе суровой древнеримской традиции: награжден за геройство — казнен за измену.

«Просто удивительно, — думал фон Валленштейн, — что Реза-паше не дано этого понять!»

Во время их разговора генералу очень хотелось растолковать паше суть дела, как он ее понимал. Но он не снизошел до объяснений, считая это ниже собственного достоинства, а главное, не видя со стороны паши даже малой толики доброжелательности.

Можно не без основания усомниться в том, что утром, до ссоры с пашой, вся картина виделась генералу именно в таком свете. Нет, достаточно ему было бы встретиться с Джихан, услышать от нее лестные для его самолюбия слова, чтобы мысли его приняли иное направление: он, несомненно, осудил бы поступок немецкого командира и наказал его за излишнюю жестокость.

Но сейчас он думал, что легко может добиться желаемого, натравив на пашу многочисленных недругов. Нужно только подставить им ухо — пусть пошепчут, а потом спустить с цепи эту свору. И когда паша окажется целиком в их власти, то поймет, насколько могуществен фон Валленштейн. Тогда его можно будет великодушно простить… Впрочем, как все это подействует на Джихан? Не лишит ли она его своего расположения? Или, хуже того, отвергнет, станет его врагом?

Размышляя так, генерал отнюдь не желал зла паше — просто гнев сделал в его глазах именно этот путь более приемлемым. Ведь он не стремится погубить старика, а хочет лишь слегка проучить его, сбить с него спесь и после вновь взять под свою опеку, преподнеся Джихан его избавление как свадебный подарок.

Генерал возлагал все свои надежды на этот безнравственный план, как мусульманин уповает на Аллаха или, в подобном случае вернее сказать, на дьявола. Да, он защитит ее отца, вырвет из когтей врагов, спасет от козней соотечественников… Спасет, несмотря на унижение, которое испытал в доме