Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак

Генерал фон Валленштейн был очень доволен своими друзьями-турками. Он высоко ценил их преданность и даже усвоил кое-что из их обычаев и привычек. Положение обязывало его проявлять известную твердость в делах, однако генерал сплошь и рядом обнаруживал непозволительную, как это казалось со стороны, терпимость и снисходительность. Немецкое верховное командование не одобряло такую линию поведения, считая, что она может повредить интересам Германии, но именно она обеспечила фон Валленштейну милость при дворе и огромное влияние в Высокой Порте. Генерал, когда это отвечало его замыслам, был тверд, сдержан, немногословен, но иногда, как искусный политик, хитрил, проявлял обходительность, тщательно скрывал свои намерения, уподобляясь в этом самим туркам. Но даже среди них генерал выделялся своей ловкостью, поразительным умением действовать сообразно времени и обстоятельствам. Из-за этого немецкий консул казался многим человеком изменчивым, непостоянным, но в действительности, раз приняв решение, он следовал ему неотступно, проявляя упорство, граничащее с жестокостью.

Фон Валленштейн быстро понял, что в турецкой столице, как и вообще на Востоке, немногого добьешься одной только силой и твердостью. Достаточно взглянуть, на какие уловки пускаются люди, имеющие немалую власть и могущество. Да что говорить — сам султан в эти дни вынужден облекать в мягкую форму свои суровые повеления. Мудрый человек должен быть всегда осторожен. И генерал продолжал вести избранную линию поведения, с удовольствием примеряя роль азиатского властителя и твердо надеясь, что его долго лелеемые мечты о господстве над огромной державой — от Бурсы{71} до Багдада — станут наконец явью. Если только удастся после победы удержать Турцию под немецкой опекой, то он, генерал фон Валленштейн, далеко превзойдет по своей власти древних германских королей, ибо управлять этими землями будет, конечно же, он — первый человек в империи после султана. Наполеон пожелал однажды принять ислам — так вот, фон Валленштейн превзойдет его, проявит большую мудрость, он женится на турецкой женщине, мусульманке.

Что касается Джихан — генерал был вполне спокоен: у него и в мыслях не было, что она может отказаться от чести носить его имя, устоять перед его славой, высоким положением. Он не видел никаких причин для отказа. Несколько раз ему случалось заводить осторожный разговор на эту тему, и его собеседница либо замолкала, либо отвечала уклончиво, тотчас переводя разговор на общие темы. Он заключил из этого, что Джихан, как и все женщины, просто не спешит проявить свои чувства, — а тут еще иная национальность, чужая вера… Но в душе она, несомненно, согласна и, конечно же, почтет для себя за честь принять его предложение. Тогда останется только уладить дело с отцом и пригласить мусульманского шейха, чтобы он сочетал их браком согласно древним законам ислама. Да, генерал добровольно пойдет на эту уступку, и не только ради любви к своей турецкой избраннице, но и в знак уважения к ее народу. Такой поступок имел бы глубокий политический смысл — попытка сблизить германский и турецкий народы перед лицом опасности, связав их узами дружбы и даже кровного родства.

Все эти соображения приятно возбуждали генерала фон Валленштейна, когда он утром следующего дня направлялся в коляске к дому Джихан. Надо сказать, что он был искренне и глубоко огорчен, узнав подробности гибели ее брата, и собирался осудить перед нею действия немецкого командира. Однако сейчас его заботило нечто более важное.

— Сперва я объявлю ей о своих намерениях, — рассуждал генерал вслух, — нарисую перспективы нашей будущей совместной жизни, а завтра отправлю секретаря официально просить согласия на наш брак у ее отца. Такая любезность и учтивость — немалая честь для турка, хотя бы даже и знатного.

Сегодня генерал был в штатском и даже надел ярко-красную феску. У ворот дома он легко спрыгнул с коляски, поджидавший слуга сразу же провел его в большую гостиную. Сесть генерал отказался и принялся прохаживаться по зале, разглядывая на стенах алебастровые плиты с причудливо выведенными золотом изречениями из Корана. Фон Валленштейн не привык проводить время в приемных. Ни один человек в Стамбуле не осмелился бы заставить его ждать более минуты. Но любовь выше любого султана, и то, что никому не сошло бы с рук, легко прощалось Джихан. И он ждал без всяких признаков гнева или нетерпения, радостно предвкушая приятную встречу.

Трудно представить, какую досаду испытал генерал, когда вместо золотоволосой красавицы Джихан в дверях показалась сухопарая фигура ее отца. Старик был облачен в парадный мундир, наглухо застегнутый до самого подбородка; чопорный вид паши сразу напомнил фон Валленштейну его вчерашнюю неучтивость. Хотя генерал решительно не ожидал подобной встречи, он тут же овладел собой, ибо всегда был готов к резким поворотам событий. Промелькнувшие на лице гнев и растерянность мгновенно сменились лицемерной улыбкой; генерал сделал несколько шагов навстречу хозяину дома и обменялся с ним рукопожатием. Реза-паша провел его к дивану и жестом указал на почетное место справа от себя. Они сели; Реза-паша наклонил голову, выражая почтение гостю.

Генерал заговорил по-французски, поскольку немецким паша не владел.

— Я надеюсь, госпожа Джихан встретила скорбное известие с присущей ей стойкостью и терпением? Позволю осведомиться, здорова ли она?

— Благодарю вас, здорова.

— Да, господин паша, Маджид-бек был последним из ваших сыновей, погибших на поле брани во имя отчизны, — генерал говорил медленно, тщательно подбирая слова. — Но время излечит ваши раны, ведь вы солдат, преданный своему отечеству. К тому же ваш сын погиб как герой, он был вознагражден за свои подвиги милостью его величества императора. Как жаль, что награда пришла, когда его уже не было в живых!

— Солдат, преданный отечеству, не скорбит о гибели сына, господин генерал, если знает, что тот погиб в бою, выполняя свой воинский долг, — речь не идет о наградах. Но мой сын сложил голову не в битве с врагом, а отдал жизнь во имя священного долга, который был для него не менее свят, чем отечество или вера; он погиб, защищая своих братьев-солдат от командира-зверя, изменника…

Паша замолчал, увидев появившегося в дверях слугу, который держал на серебряном подносе чашу с розовым шербетом. По знаку паши тот вошел и предложил чашу генералу. Фон Валленштейн принял ее и поднес к сжатым от гнева губам. Никакой самый сладкий напиток не был в состоянии смягчить те резкие слова, которые он едва сдерживал, слова, еще более ядовитые, чем слова паши. Генерал выпил шербет и приложил руку к феске в знак благодарности.

— Продолжайте, господин паша. Хотя, вынужден признаться, я плохо вас понимаю.

— Неужели? Удивительно! Вы желаете, чтобы я выразился яснее? Но стоит ли утомлять слух вашего превосходительства повторением того, что