Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

– Прекрасно. Я так и сделаю.

– Но от мести вам не следует отказываться. Опубликуйте свое сочинение где‑нибудь в другом месте и пошлите его потом госпоже Дюреж с хорошим посвящением.

– Это будет лучшим наказанием. Я опубликую его в «Дойчес абендблатт». Там у меня его возьмут, в этом я не сомневаюсь. Я просто откажусь от гонорара.

Потом мы говорим о его артистическом таланте. Я замечаю, что ему все‑таки надо бы поучиться. «Да, вы правы. Но где? Не знаете ли вы, где этому учат?» Я говорю: «Это трудно. Я плохо разбираюсь в этом». Он: «Не важно. Спрошу Киша. Он журналист и имеет большие связи. Уж он‑то даст мне хороший совет. Я просто позвоню ему, избавлю его и себя от необходимости куда‑то идти и все узнаю».

– А с госпожой Дюреж вы поступите так, как я вам советовал?

– Да, только я забыл, что вы мне советовали?

Я повторяю свой совет.

– Хорошо, я так и поступлю.

Он идет в кафе «Корсо», я – домой, обогащенный опытом: как освежающе действует разговор с законченным дураком. Я почти не смеялся, я был только очень оживлен.

Меланхолическое, употребляемое только на фирменных табличках, слово «бывш.»

2 марта. Кто подтвердит мне истинность или правдоподобность того, что лишь из-за моего литературного призвания я ни к чему другому не испытываю интереса и потому бессердечен?

3 марта. 28 февраля у Моисси. Противоестественный вид. Он сидит как будто бы спокойно, держит руки, наверное, морщинистые, между колен, глаза устремлены в свободно лежащую перед ним книгу, над нами разносится его голос с прерывающимся, словно у бегуна, дыханием.

Хорошая акустика зала. Ни одно слово не теряется, не возвращается, как слабое эхо, – все постепенно увеличивается, словно голос, давно уже занятый где‑то в другом месте, непосредственно продолжает здесь звучать, все усиливая первоначальные задатки и захватывая нас.

Здесь начинаешь понимать возможности собственного голоса. Так же как зал работает на голос Моисси, так и его голос работает на нас. Беззастенчивые актерские приемы и эффекты, при которых опускаешь глаза и к которым сам никогда не прибег бы: начало отдельных стихов словно поется, например, «Спи, Мириам, дитя мое», вибрирующий голос, быстрое извержение майской песни, кажется, будто кончик языка мелькает между словами; пауза между словами «ноябрьский ветер», для того чтобы толкнуть вниз «ветер» и дать ему со свистом взмыть вверх. Если смотреть на потолок зала, стихи поднимут тебя вверх.

Стихотворения Гёте недосягаемы для декламатора, поэтому не стоит указывать на ошибки этого исполнения, ибо каждая из них отразила лишь стремление к цели. Сильным было впечатление, когда он, читая на «бис» «Песнь дождя» Шекспира, стоял прямо, не глядя в текст, мял и комкал в руках платок и сверкал глазами.

Круглые щеки и все‑таки угловатое лицо. Мягкие волосы, которые он все время приглаживает мягкими движениями рук. Восторженные рецензии, которые мы читали о нем, влияют на нас лишь до тех пор, пока мы сами не услышим его, но потом они сбивают нас и мешают непосредственному восприятию.

Эта манера декламировать сидя, с книгой перед глазами, немного напоминает чревовещание. Артист, как будто безучастный, сидит, как и мы, время от времени мы едва видим на его опущенном лице движения губ, и стихи будто сами собой произносятся над его головой. Несмотря на то что прозвучало столько мелодий и казалось, будто он управляет голосом, словно легкой лодкой на воде, мелодии стихов, собственно говоря, не было слышно. Иные слова голос как бы растворял, он касался их так нежно, что они куда‑то уносились, отрываясь от человеческого голоса, пока вдруг какой‑нибудь резкий согласный звук не возвращал слово на землю и голос не умолкал.

Потом прогулка с Оттлой, фройляйн Тауссиг, супругами Баум и Пиком – Елизабетбрюке, набережная, Кляйнзайте, кафе Радецки, Каменный мост, Карлсгассе. Я еще предвкушал хорошее настроение, так что меня мало в чем можно было упрекнуть.

5 марта. Эти возмутительные врачи! Деловые и решительные, а в лечении такие несведущие, что когда та самая деловая решительность их покидает, они стоят у постели больного, как школьники. Если бы я был в силах создать Общество лечения природными средствами! Своим ковырянием в ухе моей сестры д-р Краль доводит воспаление барабанной перепонки до воспаления среднего уха; растапливая печь, служанка падает, а доктор с привычной в отношении служанок быстротой ставит диагноз – испорченный желудок и вследствие этого прилив крови, на следующий день она сваливается с высокой температурой, доктор вертится справа налево, констатирует ангину и быстро убегает, чтобы его сразу же не уличили в ошибке. Он смеет даже говорить о «подлой реакции этой девки», – конечно, он привык к людям, чье физическое состояние достойно его лечебного искусства, которым оно до него и доведено, а сильная натура этой деревенской девушки оскорбляет его даже больше, чем он сам думает.

* * *

Вчера у Баума. Читали «Демона». В целом безрадостное впечатление. Когда я поднимался к Бауму, у меня определенно было хорошее настроение, наверху оно сразу же снизилось; неловкость перед ребенком.

Воскресенье: в «Континентале» у картежников. Перед этим «Журналисты» с Крамером, полтора акта. Явно натужная веселость Больца, в которой, правда, иной раз пробивается и настоящая, легкая. Встретил фройляйн Тауссиг перед театром, в антракте после второго акта. Побежал в гардероб, примчался обратно с развевающимся пальто и проводил ее домой.

8 марта. Позавчера выслушал упреки по поводу фабрики. Потом целый час раздумывал на диване о прыжке из окна.

Вчера доклад Гардена о «Театре». По-видимому, целиком импровизированный; я был в довольно хорошем настроении и потому счел его не столь пустым, как остальные. Хорошее начало: «В этот момент, когда мы здесь собрались для обсуждения «Театра», во всех зрительных залах Европы и всех остальных частей света раздвигается занавес и открывает перед зрителями сцену». Перед ним электрическая лампа, подвижно укрепленная на уровне груди, она освещает пластрон сорочки, как на витрине бельевого магазина; двигая лампу во время доклада, он меняет освещение. Приподнимается на цыпочки и пританцовывает, чтобы казаться выше ростом и усилить впечатление импровизации. Непристойно обтягивающие брюки. Короткий фрак сидит на нем туго, как на кукле. Лицо серьезно, почти напряжено, напоминает то старую даму, то Наполеона. Лоб бледный, как в парике. Вероятно, он затянут в корсет.

Прочитал некоторые старые бумаги. Чтобы выдержать это, надо собрать всю свою силу. Несчастье, какое переживаешь, когда приходится то и дело прерывать работу, которая может удаться, только если делаешь ее с одного захода, а до сих пор со мной всегда только так и бывало, – это