Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

— Берем! — сказал Голливуд мужским голосом. И больше ничего не добавил.

Я сглотнул, выпил воды без газа и тупо посмотрел на окружавших меня людей. Я никак не мог понять, зачем им пересказывать мое, как они говорили, произведение, если они его прочитали. Но их интересовало уже другое.

— Если в «Нью-Йорк Таймс», Виктор, ваше произведение попадает в список бестселлеров, мы добавим еще один ноль.

— Контракт получите завтра, — сказал Голливуд женским голосом. — В полдень, ок?

— Ок!

Голливуд в двойном размере пожал мне руку, и мы бросились в разные стороны.

На следующий день ровно в двенадцать перед маленьким, ничем не примечательным домиком Фредерика появился красный спортивный «Мерседес» с открытой крышей. Из него вышла высокая блондинка с красиво запутавшимися от ветра волосами, улыбнулась мне и вручила пакет. Пакет был толстый-толстый.

Фредерик был безутешен. На фоне его пропуска в парламент мой договор с Голливудом выглядел неприлично, и он даже не захотел со мной ужинать, сославшись на то, что у него вечерняя встреча с филиппинкой. Он даже не проводил меня до двери своего дома на следующее утро, когда я улетал обратно в Париж. Он не вылез из кровати. Кто сказал, что друзья познаются в беде? Какая глупость!

Оставшись один вечером в доме у Фредерика, я стал в тусклой гостиной внимательно изучать голливудский контракт. Там стояли какие-то красивые цифры с вдохновляющими нулями. Я их долго разглядывал. Потом стал читать. Я стал читать и не понимать. Сквозь слова я стал различать, что мое произведение у меня покупают, а все остальное они будут решать сами. К сценарию у меня нет пути. К выбору актеров, режиссера — тоже меня не допускали. Меня допускали только к нулям. Я позвонил моему американскому агенту Майклу. В Нью-Йорке еще был рабочий день. Он торжественным тоном сообщил мне, что уже тоже получил контракт. Он также торжественно сообщил, что я — единственный русский, с которым он когда-либо хотел иметь дело. На это я сказал, что мне предлагают только нули. И он как-то очень быстро стал поддакивать мне. Ведь он мог сказать, что можно побороться, что нули — это еще не все, но он вел себя так, как будто мне не стоило это подписывать, а я вел себя так, как будто у меня еще будет тысяча голливудских контрактов и целую вечность на Елисейских Полях будут развеваться растяжки с моей физиономией.

Я думал о том, как противно в Голливуде сделали «Доктора Живаго», как глупо сделали «Войну и мир». Я думал о том, что нули сожрут меня, как муравьи, до костей, и я буду всю жизнь писать о китайских, о японских и о бангладешских красавицах, и жить в Малибу в доме на пляже, и ездить купаться по уикендам в Биг Сюр, туда, где купался в горячих источниках Генри Миллер со своими японками. И мне это казалось чем-то страшным и ненужным, и мне казалось, что мне подрежут крылья и я превращусь в голливудскую курицу, а Майкл почему-то очень быстро соглашался со мной, хотя мне хотелось в какой-то момент спора и сопротивления. Но я был отравлен идеализмом. И вместо Биг Сюра с тихими красноствольными секвойями я получил родину и от родины по полной программе.

Друзья, не отказывайтесь от голливудских контрактов, никогда, ни при каких обстоятельствах! Особенно, если их привозят вам в Лондоне на красных спортивных «Мерседесах» с открытым верхом. Берите контракты, хватайте, забирайте «Мерседесы» вместе с блондинками! Всё забирайте! Всё!!!

Следующего раза — не ждите — не будет.

78. Коридоры Кремля

Меня поразили скрипучие коридоры Кремля. Их паркеты допотопны. Как в русском порно скрипят продавленные кровати, порождая призраков прародителей, тревожно летающих по спальне в застиранных кальсонах и доморощенных суперлифчиках, так скрип кремлевских коридоров уходит в историю. По ним шагали разные режимы. По ним скользили со скрипом будущие жертвы. Пустынные широкие коридоры, по которым время от времени пробегали помощники с оттопыренными лицами. Золотые таблички высоких дверей объявляли знакомые фамилии. Странно все-таки, что не нашли денег на паркеты. По этим коридорам когда-то пробегал и мой папа, переводчик Сталина, однажды разбившийся на повороте при попытке как можно скорее добежать до кабинета вождя. Как же материл его Поскребышев, увидев кровавую руку, и как сжалился над ним сам Сталин, вызвав личного врача! Скрип кремлевских коридоров, таким образом, превращался и закольцовывался в семейную историю, саму по себе превращающуюся в скрип-скрип.

Всякий раз, когда приоткрываешь чужую дверь, чувствуешь себя маленьким мальчиком с испуганным видом «можно войти?»

Мяукающая секретарша с большим пультом управления на столе усадила меня на черный диван, принесла чай с шоколадными конфетами. Справа от нее была дверь помощника, который вошел, вышел, снова вошел. Слева — неподвижная дверь Ставрогина.

Половину огромной приемной занимал аквариум с дивными рыбами. При желании, надев маску, можно было бы погрузиться в аквариум и посидеть там на дне, пуская пузыри. Но я не взял с собой плавки.

— У нас есть гостевые купальные костюмы, — прочитала мои мысли талантливая секретарша. — Тут у нас плавают и известные телеведущие, и рок музыканты, и генералитет.

— Я боюсь акул, — признался я.

— Они у нас не кусачие, — заверила секретарша.

На ее столе завибрировал телефон. Меня звали отправиться в неподвижные двойные двери.

Я вошел и невольно сощурился. Хозяин кабинета, созданного для игры в большой теннис, стоял где-то на горизонте зала, возле массивного стола крепостных времен. Он уже вышел из-за стола и стоял в ожидании моего приближения. Гостеприимно пригласив меня сесть не как просителя у подножья рабочего стола, а как желанного гостя напротив друг друга за длинным журнальным столом, хозяин поразил меня своей несомненной красотой.

Правда, я скорее был склонен увидеть в нем Дориана Грея, а не Караваджо. А жаль! Меня всегда тянуло к Караваджо. Я знал, что он первым в итальянской живописи написал натюрморт и Мадонну с декольте куртизанки. Его стиль кьяроскуро имел непосредственное отношение к моей жизни. Вглядевшись, я понял, что Ставрогин действительно не подлинный Ставрогин, а все-таки подделка, но очень искусная, в дорогом синем с изюминкой костюме. Он быстро собрался в строгого молодого человека, готового слушать, не отрываясь на звонки. Он так умело выражал мне свое сочувствие, что я растерялся.

Я понял, что теперь за каждым моим последующим словом стоят три жандарма разных идеологий и поэтому я сказал просто, что рассчитываю на его помощь.

— Я рассчитываю на