Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов

Пир по случаю победы едва начался, как послышался скрип входной двери, тяжелые шаги в прихожей, и на пороге гостиной комнаты, глухо стуча войлочными сапогами, появились два крупных пожилых человека, довольно тепло укутанных.

- Ассалаумагалейкум! Ассалау! - раздались громкие приветствия, и Абсамет тотчас вскочил с места, встречая гостей.

Их было двое: один высокий, с окладистой черной бородой, другой - среднего роста, плечистый, также бородатый, но седой. Оба были в куньих бориках, причем головной убор седого выглядел значительно пушистее. Магаш и Майкан узнали чернобородого: это был Дат, один из самых уважаемых и желанных гостей в доме Абсамета. Джигиты вскочили, помогли раздеться вошедшим и с почтением проводили их на тор, подложив им за спины подушки.

Дат был приятной наружности, розоволицый карасакал, одетый в камзол из черного ламбука, с рукавами в трубочку. Его нагрудный карман оттягивали массивные часы, золотая цепочка свисала вниз.

Первым делом он поздравил Абсамета с удачей, с победой гнедого иноходца. Затем представил своего спутника тем, кто его не знал, - Магашу, Майкану и Утегельды.

- Это мой друг Жамбыл, должно быть, вы слышали о нем. Тот самый, известный в Алматы, Капале, Жетысу, даже среди дальних киргизов, искусный акын.

Жамбыл поприветствовал Абсамета как давнего приятеля. Знакомясь с Магашем, он весело и многословно рассказал о том, что был на состязаниях и своими глазами видел, как знаменитый гнедой пришел первым. Маленькие карие глаза Жам-была смеялись на его смуглом лице.

- Быстроногий как ветер скакун! - сказал он, потрясая в воздухе кулаками. - Все только прищелкивали языками от восторга - и богачи-сановники, и самый простой люд. Нет слов, о, Кудай! Да будет тебе всегда удача, мырза Магаш! Ты сын достойного человека и происходишь от знатного рода, вот и конь тебе под стать!

Слова Жамбыла, как говорится, не с кончика языка слетали, а широко из уст лились. Он сразу развеселил всех, сидящих за столом.

- Стоило акыну рот раскрыть, как вмиг все и рассказано! - с уважением заметил Майкан.

Магаш одобрительно кивнул, молча с ним соглашаясь. Здесь, в Алматы ему не раз приходилось слышать о славе Жамбыла, и он с улыбкой смотрел, невольно любуясь кряжистой фигурой, широким лбом известного акына с живыми, проницательными глазами.

Когда все немного притихли, Дат сказал, что приехали они с Жамбылом, чтобы проведать Абиша, но, узнав, что Магаш и его друзья уже на скачках, также направились туда. Так и не успели зайти о светлую пору... Теперь же, с наступлением сумерек, и вовсе не стоило идти в комнату к Абишу. Знающие казахи, особенно в возрасте, не беспокоят больного после захода солнца. Все чтили эту старинную традицию и согласились с гостями.

С печалью в голосе Магаш поведал о состоянии брата: рассказав о положении больного в нескольких скупых словах, он умолк. Дат сказал, что они с Жамбылом зайдут к Абишу назавтра утром. Они никуда не торопились, намереваясь остаться в этом доме на ночь.

Наконец запоздалые гости принялись за чаепитие. Они столь долго пребывали на воздухе и так продрогли, что большой желтый самовар дома Абсамета сделал свой первый поклон довольно скоро58. Тут же внесли другой готовый самовар, на сей раз это был громоздкий польский. Чаепитие продолжалось долго, пока не склонили и поляка.

Жамбыл расспрашивал о состоянии Абиша и о многом другом: его интересовало и то, как удалось Абаю дать сыну образование, и то, что пишет Абай из Семипалатинска. На все вопросы Магаш отвечал с охотой, прочитал несколько писем, стихов. Дату очень понравились те стихи, где упоминалось имя его друга Абсамета.

- Барекельди, вот уж правда, коль делать добро, то делай тому, кто его достоин! - воскликнул он. - Абай благодарит человека, даже не зная его. Пусть и сам Бог возблагодарит тебя, Абсамет! Как и Абай, как все мы. Уйсуни, дулаты, весь Старший жуз приносит тебе тысячи поклонов за доброе дело. Если даже и туда доходят вести о тебе, то пусть и здесь множатся твои друзья!

Жамбыл очень хотел послушать стихи Абая, и Магаш с радостью исполнил его настоятельную просьбу. В числе других он прочитал знаменитое стихотворение, в котором Абай высмеивал лживых акынов-попрошаек, привыкших бегать за подачкой к баям. Он бичевал тех продажных бродячих певцов, что странствовали по свету с протянутой рукой, словно нищие. Этих стихов Жамбыл прежде не знал, и они вызвали у него удивление.

- Ни от одного казаха не слыхивал я подобных слов, - сказал он, качая головой и цокая языком. - Абай сам назначает людям меру наказания, словно справедливый судья.

Следующее стихотворение еще больше тронуло Жамбыла - это были строки, полные боли и печали: «О, казахи мои! Мой бедный народ!» Жамбыл даже беспокойно качнулся на месте.

- Эх, что за бренный мир, столь же славный, сколь и мучимый вечной печалью! - в сердцах воскликнул он. - Наступит ли день прозренья, день радости для детей твоих? Айналайын, что за слова! Читай же еще, брат мой! С этих слов словно свет озарил мою душу, доселе лежащую в темноте. О, Магаш, ты так щедро одарил меня!

Едва посреди дастархана поставили чашу, полную желтоватого кумыса, принялись взбалтывать, Жамбыл, сидевший по левую руку от Дата, быстро пересел к Магашу, расчехлив свою домбру.

Весь вечер он слушал песни Абая, упрашивая то Магаша, то Утегельды пропеть их ему, что-то постоянно обдумывая про себя, стараясь понять смысл многих новых изречений, никогда доселе не слыханных... За поздней трапезой его мысль окончательно сформировалась в слова:

- Испокон веков мы говорим о различных акынах, приводим их слова: так де сказал акын Кабан, а вот, словно вихрем пролетел Кулмамбет, вот, мол, какую мудрость изрекли Дулат, Май-кот, Суюнбай. Но все они - лишь узкие арыки по сравнению с полноводной дарьей59! Мы как-то по-своему пытаемся пропеть, рассмешив одних, одернув, высмеяв других, но, оказывается, никто из нас не нашел того, что нужно! Вот же где кладезь мудрого ума, где искусство для подражания, опора и защита наша! Только сегодня я понял: все богатство в Абае. И не нужно никого другого. В нем, и только в нем - все сокровища нашего языка!

Сказав так, Жамбыл обвел горящим взором всех, кто сидел за дастарханом и, остановившись на Магаше, обратился к