Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов

Очень много горожан пришло на похороны, с искренним желанием проводить Абиша, но Магаш понимал, что это все народ чужедальний, люди - не сородичи, не жители родного края, поэтому, выплакав сегодня утром в одиночестве все свои слезы, он вел себя сдержанно. Весь исхудавший, с серым лицом, он будто бы онемел в этот день и сам выглядел, словно больной.

Майкану и Утегельды он также наказал, чтобы строго держали себя в руках, что оказалось для обоих невозможно: рыданья, особенно в момент, когда они укладывали тело в нишу, готовы были задушить их.

Яму закрыли землей, люди собрались уходить, вдруг перед свежей могилой появился Жамбыл. С самого утра он был на выносе тела вместе с Абсаметом и Датом, и теперь обратился к Магашу со словами глубокого соболезнования.

Затем, горестно вздохнув, он помолчал. По его широкому лицу катились безудержные слезы, казалось, что горе сжигает его изнутри...

Спустя некоторое время после того, как Жамбыл заговорил, все поняли, что обращается он не к молодому Магашу, стоящему здесь, не к духу покойного Абиша, лежащего в сажени земли под ногами, но к далекому Абаю. От имени всех здешних казахов, дальних родственников, которых на кладбище собралось не менее двадцати человек, Жамбыл произносил слова утешения, сопереживания, адресованные скорбящему отцу. Постепенно его речь переросла в медленную песню, в импровизацию не в тоне плача и причитания, - но в ровную и сильную песню любви и скорби.

Добрый путь тебе. Друг Магаш, Добрый путь в далекий Семей! Ты отцу привет передашь И поклон от верных друзей.

Дат, Абсамет, Майкан и другие казахи, стоявшие рядом, тихо внимали уверенному пению акына, зная, как хорошо, как искренне и точно он умел выразить себя и словами, и мелодией. Иные заплакали, горько вздыхая. Здесь, у могилы безвременно умершего Абиша, родилось и полетело вдаль послание дорогому для всех человеку, достойному сыну своего народа, безутешно скорбящему вдали.

Едва затянув свою песню, Жамбыл сразу собрался, выпрямился, прекратил плакать, но в голосе его осталось горькое эхо рыданий.

Мудрым словам своим всегда

Утешал он в печали нас.

Пусть не сломит его беда, Испытания трудный час! Горько думать, что нет орла, Расправлявшего крылья в полет... Многих мать-земля приняла.

Многих в лоно свое возьмет.

Далее стихи Жамбыла то оплакивали Абиша, то утешали отца. Когда Абай услышит его, он будет знать, что и здесь, на этой далекой земле, есть люди, разделяющие его скорбь. Печаль особенно остро терзает душу человека, если он одинок. Но Абай не одинок - он окружен великим множеством друзей, он - в самом сердце народа! Так заканчивалась эта песня-послание.

Ношу горя так трудно нести.

Одному - тяжелей во сто крат. Только ты не один в пути -Мы с тобою, наш друг и брат... Пусть осушит слезы твои Пламя жаркое нашей любви!63

Сразу после похорон, как распорядился Абай, Магаш и его спутники покинули Алматы. Дорога до Семипалатинска заняла целых двадцать дней, несмотря даже на то, что друзья очень спешили, а дневки-ночевки в пути старались делать как можно короче.

То была пора весенней распутицы, дорога совсем разбита, движение - чрезвычайно медленно. Миновали Лепсинск, приблизились к Аягузу, из алматинской весны попали в протяженную зиму Арки, которой не видно было конца... От Аягуза до Семипалатинска дорога превратилась в грязевой поток, поскольку тут только что стаял снег.

Ожидая Магаша, Абай впал в глубочайшее уныние, ему казалось, что он стоит на вершине скалы, у края ущелья, в любой момент может сорваться вниз. Только сделать один шаг. Власть над утлым телом потеряна, он летит в бездонную пропасть. Нет ни сна ночью, ни покоя днем!

Его большое сердце, пораженное горем, как будто захлопнулось перед людьми: все это время он ни единым словом не обмолвился даже с самыми близкими - Дарменом, Баймагам-бетом, Какитаем.

Незадолго до возвращения Магаша, справив в ауле на Акшо-кы семидневные поминки по Абишу, затем еще целую неделю принимая людей, читавших молитвы, в Семипалатинск приехал Акылбай.

Абай с порога спросил его о Магыш, только затем поинтересовался состоянием Дильды и других близких. Акылбай провел несколько часов наедине с отцом, он обстоятельно рассказал о том, что происходит в ауле, и как каждый переживает общее горе. Абай слушал его молча.

Магыш часто впадает в беспамятство, вся исхудала и извелась, с ее лица совершенно спал обычный румянец. Поведав отцу о других близких, Акылбай замолчал. Абай понял, что у него есть сказать нечто еще, но не торопил его с вопросами. Так и есть: Акылбай начал бесстрастно рассказывать о словах Такежана на семидневках, о новой выходке Каражан во время вечерней трапезы, когда эти двое пришли прочитать заупокойную молитву по Абишу.

Говоря за дастарханом с Дильдой, Такежан косвенно обвинил Абая в смерти собственного сына. Сказал примерно следующее... «Абай посылает родное дитя учиться, считай, мытариться на край света, зная, что сын слаб здоровьем, вот и заболел он там. Кончил учебу, и хорошо. Зачем же надо было отправлять его на службу в Алматы - за деньгами? Ясно, что всех знаний не добудешь, всех денег не заработаешь. А наши предки и без грамоты вышли в люди, не служа русским, обрели в народе уважение, достойно правили людьми».

Абай смотрел на сына, слушал его и сам себе удивлялся: гнева и в помине не было. Услышь он что-то подобное раньше, позволь Такежан себе столь гнусные слова, Абай бы вскочил, словно тот посмел выстрелить в него. Сейчас все это казалось ему ничтожным. Так муха ползет по носу льва, а он лежит с переломанным хребтом. На слова Акылбая он лишь устало, холодно заметил:

- Придет Такежан на мою могилу да вместо горсти земли бросит в нее колючки чингиля.

Увидев, что отец не слишком расстроился от его сообщения, Акылбай рассказал еще об одном гнусном обвинении родственников. Дело в том, что отсутствие Абая и Магаша, главных мужчин аула, позволяло некоторым гостям допускать лишнее, дерзить всякими пакостными речами, что весьма тяжело перенесли женщины и дети. Но были и такие слова, от которых содрогнулись даже недруги, пришедшие на поминки.

Принялась ругать Абая, вслед за Такежаном, и его сварливая байбише Каражан. Ей поддакивала и чванливая, тупая жена Исхака - Манике. «Кого же будут оплакивать сородичи, мать и жена? - причитали они. - Хотя бы горсть земли положить на могилу своими руками! Почему сам не поехал? Почему не вернул домой его сразу, как