Алина и Валькур, или Философский роман. Книга вторая - Маркиз де Сад

стесняйте наших естественных желаний, и мы не будем убивать своих любовниц из страха, что они расскажут начальству о наших проделках. Ужасные помехи, которые, увы, до сих пор не принимаются во внимание законом. Девушка нежная и набожная убивает своего ребенка, чтобы скрыть от окружающих последствия невольного прегрешения; развратник, находящийся в плену собственных фантазий, убивает своих подруг, опасаясь разоблачения, а любвеобильный монах становится убийцей. Так не обращайте же внимания на мнимые преступления, ибо человеческие слабости не наносят обществу никакого вреда, и тогда человек, оступившись однажды, никогда не пойдет на еще более тяжкое преступление».

«Завтра сюда, возможно, придут ее родители, как нас о том предупредили; мы скажем им, что их кто-то ввел в заблуждение. После тех преступлений, что нас, к сожалению, вынудили совершить известные обстоятельства, нам не страшны ни лжесвидетельство, ни предательство, ни обман... Вот как законы портят у нас человека; вот как, чтобы сделать его лучше, на деле его вынуждают становиться много хуже, чем он был».

Один из монахов, подойдя к исповедальне, так что нас теперь разделяло совсем немного — может, только туаз, — открыл ближайший ко мне склеп.

«Быстрее, — обратился он к своему товарищу, — проводим эту несчастную в последний путь».

Монахи подтащили труп к краю могилы, а затем остановились, чтобы передохнуть.

«Горе тому злополучному свидетелю, который застанет нас за такими делами, — вздохнул первый монах, — перед смертью ему придется еще с полчаса помучиться; вместе с трупом мы кинем в могилу и любопытного соглядатая; да будь хоть двадцать свидетелей — могила все примет».

«По счастью, в нашем захолустье такая случайность невозможна».

«Невозможна? Ты ошибаешься; какой-нибудь усталый путник зайдет в нашу церковь, переночует здесь, а утром, незаметно выбравшись, побежит доносить на нас — и мы пропали».

«Ты прав. Прежде чем заниматься столь серьезными делами, следовало бы предварительно осмотреть помещение».

Вы прекрасно понимаете, что при этих словах я задрожала от ужаса.

«Давай простимся же, наконец, с подругой; сегодня нам опасаться нечего, — продолжал монах, — по субботам мимо монастыря никто не проходит; но впоследствии нам надо вести себя осторожнее».

Монахи опустили труп в могилу, вылезли из нее, прикрыли плитой и вернулись в свой монастырь.

Никогда раньше, как мне помнится, я не испытывала такого страха; когда негодяи насиловали Флорентину, я, в крайнем случае, могла убежать от них в поле. В какой-то миг я почувствовала, что теряю сознание, жизнь показалась мне жутким сном...

«О фортуна! — думала я тогда. — Улыбнешься ли ты мне и на этот раз? Завтра, когда откроется церковь, меня непременно должны здесь заметить, и тогда мне придется проститься с жизнью...»

Остаток ночи я провела в сильном душевном волнении, мучаясь беспокойством и страхом; мои нравственные страдания не поддаются описанию, трудно себе вообразить, что я тогда переживала: мне чудилось, что роковая могила приоткрывается, с тем чтобы поглотить живьем меня — свою несчастную жертву... Потом я представила себе, что туда кидают мой труп, истекающий кровью от ударов кинжалами. О, какой долгой показалась мне та ужасная ночь!»

Наконец, в окне забрезжил рассвет; какой-то монах отворил двери церкви, и я увидела, как в храм вошла дюжина крестьян и крестьянок, пожелавших присутствовать на мессе; я решила, что лучше всего не бежать из церкви сразу, а затеряться среди прихожан; с этой целью я незаметно выбралась из исповедальни и стала на колени рядом с крестьянами. Иногда надо уметь притворяться. В деревенском захолустье незнакомый человек, естественно, привлекает к себе внимание окружающих: крестьяне смотрели на меня во все глаза, однако не проронили ни слова.

Вскоре появился священник. Это был один из тех самых монахов — злодеев, осквернивших свои руки убийством, и этими грязными руками, покрытыми пятнами свежей крови, он осмелился сейчас дотронуться до облатки... Присутствовать на собрании идолопоклонников — тяжкое преступление, единственное, что я позволила себе совершить за всю жизнь...

«О Небо! — сказала я про себя, пока монах освящал облатку. — Неужели молитва этого негодяя произведет чудо, о котором нам не устают говорить?»

Содрогнувшись от негодования, я отвернулась от убийцы.

С той поры я испытываю неодолимое отвращение к таинству причащения, даже под пыткой я не соглашусь присутствовать при этом обряде.

Нечестивый монах между тем причастил всех желающих; не успела я выйти из церкви, как меня окружила толпа крестьян; они задавали мне разные вопросы. Я назвалась богомолкой и сказала, что возвращаюсь к себе на родину, во Францию.

Товарищ священника, только что отслужившего обедню, подошел к прихожанам. Я узнала в нем второго убийцу, помогавшего тащить труп; монах пристально посмотрел мне в лицо, и глаза этого негодяя засветились похотливым блеском. Он осведомился о том, где я провела ночь.

«Под кроной дерева, в одном льё отсюда, — отвечала ему я, — мне не удалось подыскать себе лучшее пристанище».

Монах предложил мне осмотреть свой монастырь, где, как уверял он, набожную богомолку всегда ждет теплый прием; поскольку же я еще не обедала, он обещал вкусно накормить меня.

Даже лютый голод не заставил бы меня принять это лестное предложение.

Монах, однако же, продолжал настаивать на своем. Чтобы от него отделаться, мне пришлось резко остановить его. Потом я попросила местных крестьян показать мне дорогу на Сеговию; отправившись в путь, я не осмеливалась оглядываться назад. Пройдя около двух льё, я увидела перед собой какой-то дом. Я постучалась в дверь, надеясь получить какую-нибудь пищу; как выяснилось, я попала не в гостиницу, а на ферму; ее содержали добрые и порядочные люди, встретившие меня с искренним радушием; войдя в дом, я сразу же обратила внимание на еще молодую женщину, горько плакавшую вблизи очага. Мне захотелось узнать, почему она так убивается.

«Это из-за нашей дочери, — отвечал мне старик, по-видимому владелец фермы, — вот уже два месяца как моя дорогая жена не может утешиться».

«Но что же произошло?» — не унималась я.

«У нее была дочь пятнадцати лет, прекрасная, как день. Два месяца тому назад она исчезла, и мы до сих пор не знаем, что с ней случилось. Смышленая девочка, как и ее мать, набожная, словно ангел; мы все ее любили. Она была утешением моей старости и надеждой».

На глаза старика навернулись слезы.

«Но вы ее, наверное, искали повсюду?» — спросила его я, не сомневаясь в том, что прошедшей ночью стала свидетельницей похорон несчастной девушки.

«Конечно, однако нигде не отыскали, — простонал старик, — злые языки говорят, что она скрывается в этом маленьком монастыре капуцинов. Вы должны были видеть его, если шли по этой дороге... Как