Путь Абая. Книга II - Мухтар Омарханович Ауэзов

Действительно, это был хороший выход. Однако выяснилось, что все знакомые баи и богатые купцы-домовладельцы, которых знала байбише Тыныбека, также находятся в данное время в отъезде по торговым делам. Макиш с недовольным видом воскликнула:

- Ну и дела! Как только приходит лето, они все на своих скрипучих арбах расползаются по степи! Никак им не уймется, на сидится на месте!

И в эту трудную для всех минуту, когда уныние охватило близких Абая, решение делу неожиданно нашла молчавшая до сих пор Салтанат. Она быстро повернулась к Ерболу.

- Надо ли друзей Абая искать только в городе? Говорят же, что долг платежом красен, что дружба дружбой отплачивается. Мой отец часто вспоминал, что и сам Абай, и отец его Кунанбай не раз выручали его в каком-нибудь деле. Передайте Абаю в его тюрьму салем от меня и моей матери. Мы возьмем на себя внесение залога и поручительство. Поручителем назовите Алдекенова, моего отца.

Столь уверенное решение девушки обрадовало и ободрило сидящих в комнате. Развеселившийся и весь просиявший Ербол обратился к ней, благодарно, уважительно склонив голову:

- Карагым, сестричка! Вы проявили такую решительность и такое благородство, на что способен не каждый джигит. Что может быть благороднее, когда в трудный час протягивают дружескую руку помощи! Иншалла, пусть вам воздастся по вашей доброте! Кудай милостив, и освободится Абай, тогда он найдет слова для благодарности лучше, чем мои! А сейчас я пойду, переполненный радостью!

Светлый матовый лоб, тонкий с горбинкой нос, округлый, как яблоко, подбородок, сияющие глаза лани - необыкновенной красоты лицо юной Салтанат излучало свет чистой, доброй молодости. Густые, гладко зачесанные волосы ее были темнокаштанового цвета. Золотые браслеты на кистях рук, на локтях, множество колец на пальцах, золотые сквозные качающиеся серьги в ушах - все эти роскошные драгоценные изделия дополняли и завершали большую, чистую, редкостную красоту девушки. Узнав, что ее зовут Салтанат, Ербол подумал: «Да, она и на самом деле Салтанат12 - и с виду, и душой своей!»

Двое стражников завели Абая на второй этаж «жандараль-ского дуана», в очень большую комнату. Посреди зала стоял длинный стол под зеленым сукном, поставленный поперек комнаты. Абая посадили перед столом на самый крайний, отстоящий чуть в стороне, стул. Через некоторое время появились чиновники в темных мундирах с блестящими пуговицами. Вместе с ними вошел адвокат Андреев, которого Абай вначале не заметил среди такого количества незнакомых людей. Отдельно появился советник Лосовский и вместе с ним - крупнотелый, высокий, со сверкающей лысиной бородатый человек. У него были внимательные, спокойные, наполненные внутренней силою глаза. Лосовский что-то сказал ему, и тот с улыбкой внимательно посмотрел на Абая. Оба они сели позади него.

Чиновники разместились за столом, председательствовал холеный седой старик с зачесанными назад редкими волосами и с пронзительными синими глазами. Открыв заседание губернской коллегии, он вызвал уездного начальника Кошкина. Тентек-ояз появился весь деревянный, негнущийся, затянутый в мундир, с такими же тупыми, ожесточенными глазами, как и тогда на Ералы. Чеканя шаг военными сапогами, надменно оглядываясь, он прошел к столу и сел на стул далеко впереди Абая. Из людей степи в кабинете коллегии присутствовал, кроме Абая, один лишь плосколицый, корноухий толмач с жиденькими усами и длинно отрощенными прямыми волосами. Часто, неспокойно моргая, он встал недалеко от председательствующего. Начался предварительный допрос - точно такой же, как и те, что уже были: задавались привычные вопросы.

Затем Абаю предложили описать события на Ералы. Абай ровным, спокойным голосом рассказывал о противозаконных действиях уездного ояза, оскорбительных для степного народа, о наказаниях розгами и нагайками. Особенно он подчеркнул, что понесли телесное наказание народные судьи-бии, люди почетные, избранные населением, утвержденные властями. Возмущение народа было вызвано в первую очередь этим. И такого начальника, от которого исходит подобное зло, люди не могут уважать. Однако его самого никто и пальцем не тронул, гордый кочевой народ, не пожелав унижения своего достоинства, попросту отказался участвовать в выборах и разошелся.

- Господа, разве это преступление, если я присутствал при этом, был среди народа и по его поручению передавал слова народа начальнику? - закончил Абай.

Значительную часть своего выступления Абай зачитывал по бумажке, составленной адвокатом. Заученные из нее предложения бегло проговаривал, не читая. Но когда он говорил от себя, приводя новые подробности дела, русских слов ему не хватало, и он затруднялся в составлении правильной речи. Тогда он обращался к толмачу, говорил ему по-казахски, и требовал самого точного перевода, внимательно уставившись на него своими черными, блестящими глазами, словно приказывая: «Переводи точно!» Дав толмачу перевести какую-то часть, Абай снова вмешивался и говорил дальше сам. Абай в душе ликовал и торжествовал, что впервые за все время бесконечных допросов и заявлений он говорит на языке его судей. Он не смущался, что может допустить неправильности в русской речи, - только следил внимательно, чтобы самым точным образом были бы переданы суть и смысл дела. Некоторые приходившие на память образные выражения казахов он тут же переводил на русский язык. И чувствовал, что это нравится присутствующим.

Старик председатель, казалось, был строгий ревнитель законности и человек справедливый. Дело простого кочевника, «киргиза», он назначил к слушанию вместе с делом высокого царского чиновника, что вызвало у всех крайнее удивление. И то обстоятельство, что он позволил Абаю говорить долго, не перебивал его, давая возможность говорить по-русски или обращаться к помощи переводчика, выходило далеко за рамки обычного судопроизводства. Но за этим и за всеми послаблениями, допущенными им в ведении дела Абая, крылась мало кому известная подоплека.

Этот старый судья был весьма близким человеком к нынешнему генерал-губернатору, который приходился ему свояком. Генерал был женат на младшей сестре супруги старого судьи, они были близки домами. Но скрытая подоплека в поведении его состояла не в этом родстве, позволявшем судье много вольностей, а в том, что этот благообразный и очень сановный старик был отъявленный, убежденный, ненасытный взяточник.

Тентек-ояз Кошкин тоже был человек не без связей и высоких покровителей. Он оказался зятем председателя окружного суда, который, как было известно, также был близок к губернатору. Они оба хотели вначале попросту замять дело со служебным произволом Кошкина, не давать ему