Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак

гнезда? Почему ищешь ты недосягаемое? Какие бури хотел бы ты поймать в свои сети и за какими диковинными птицами охотишься в небе?

Приди и будь одним из нас. Спустись, насыть свой голод нашим хлебом и утоли жажду нашим вином.

В одиночестве своих душ говорили они эти слова;

Но если бы их одиночество было глубже, они бы знали, что я искал лишь тайну вашей радости и боли и охотился лишь на ту часть вашей сущности, что блуждает по небу.

Но охотник был и добычей;

Ибо многие стрелы покинули мой лук лишь затем, чтобы найти мою грудь.

И кто летал, тот и ползал;

Ибо, когда я расправлял свои крылья под солнцем, их тень на земле была черепахой.

И я, верующий, предавался сомнению;

Ибо часто я вкладывал перст в свою рану, чтобы более поверить в вас и лучше узнать вас.

И вот с этой верой и знанием я говорю:

— Вы не заточены в свои тела, и вас не удержат дома и поля.

Суть ваша обитает над горами и блуждает с ветром.

Она не тварь, что выползает на солнце погреться или роет ходы во тьме, чтобы уйти от опасности,

Но нечто свободное, дух, который окутывает землю и движется в эфире.

Если эти слова туманны, не пытайтесь прояснить их.

Ибо смутно и туманно начало всех вещей, но не конец их,

И я буду рад, если вы будете помнить меня как начало.

Жизнь и все живое постигается в тумане, а не в кристалле.

И кто знает, может, кристалл — это рассеивающийся туман?

Мне хочется, чтобы, вспоминая обо мне, вы помнили:

То, что кажется в вас самым слабым и смутным, — самое сильное и ясное.

Разве не ваше дыхание подъяло ваши кости и укрепило их?

И разве не сон, который никто из вас не помнит, построил ваш город и придал облик всему, что в нем есть?

Если бы вы только могли видеть приливы того дыхания, вы перестали бы видеть все остальное.

И если б вы могли слышать шепот того сна, вы не смогли бы слышать другие звуки.

Но вы не видите и не слышите, и пусть будет так.

Пелену, что застилает ваши глаза, поднимут руки, которые ее соткали, и глину, что закрывает ваши уши, снимут пальцы, которые ее замешивали.

И тогда вы увидите.

И тогда вы услышите.

Вы не будете жалеть о том, что познали слепоту, и раскаиваться в том, что были глухи.

Ибо в тот день вы узнаете скрытые цели всех вещей.

И вы благословите тьму, как благословляли свет.

Сказав это, он посмотрел вокруг и увидел, что кормчий его корабля стоит у руля и смотрит то на поднятые паруса, то вдаль.

И он сказал:

— Терпелив капитан моего корабля.

Дует ветер и неспокойны паруса;

Даже руль просит дать ему направление;

Но спокойно ждет капитан, когда я умолкну.

И матросы, которые слушали хор великого моря, терпеливо слушали меня.

Теперь им не нужно больше ждать.

Я готов.

Ручей достиг моря, и вновь великая мать прижимает своего сына к груди.

Прощай, народ Орфалеса!

Этот день подошел к концу.

Он закрывается перед нами, как водяная лилия перед своим завтрашним днем.

То, что нам было дано здесь, мы сохраним,

И если этого будет мало, мы соберемся вместе и протянем руки к дающему.

Не забывайте, что я вернусь к вам.

Еще мгновение, и моя страсть соберет песок и пену для другого тела.

Еще мгновение, минута покоя на ветру, и другая женщина родит меня.

Прощай, народ Орфалеса и юность, что я провел с тобой.

Лишь вчера мы встретились во сне.

Вы пели мне в моем одиночестве, и я из ваших страстей построил башню в небе.

Но вот промелькнуло сновидение, окончился наш сон и минула заря.

Полдень над нами. Наше полупробуждение превратилось в ясный день, и нам пора расставаться.

Если мы еще встретимся в сумерках памяти, мы вновь заговорим, и вы споете мне более проникновенную песню.

И если в другом сне встретятся наши руки, мы построим другую башню в небе.

Сказав так, он дал знак матросам; те тотчас подняли якорь, отвязали корабль от причала, и они поплыли на восток.

Крик вырвался из уст народа, как из единого сердца, и поднялся в сумрак, и разнесся над морем, словно могучий рев трубы.

Лишь аль-Митра молчала, провожая взглядом корабль, пока он не исчез в тумане.

И, когда народ разошелся, она все еще одиноко стояла на берегу, вспоминая в своем сердце его слова:

«Еще мгновение, минута покоя на ветру, и другая женщина родит меня».

Перевод с английского В. Маркова.

МИХАИЛ НУАЙМЕ{93}

Из книги «СИТО»

БУРИ «БУРЬ»[20]

В эти злосчастные дни, всякий раз как я сажусь за письменный стол и собираюсь писать о литературе, у меня в ушах начинает звенеть множество голосов, несущихся со всех сторон. Это голоса голодающего и жаждущего человечества, голоса нищих и бездомных, скитальцев и изгнанников. Это голоса наций, стираемых в порошок жерновами рока, голоса народов, гибнущих на кресте желаний и страстей. И все они говорят:

«Разве сейчас время заниматься литературой? Неужели ты не видишь, что человечество барахтается в собственной крови, умывается слезами и давится горем? Голодного не накормишь стихами, жаждущего не напоишь чернилами, раздетого не оденешь страницами книг, ограбленному не захочется услаждать свой слух звонкими рифмами.

Если хочешь, то расскажи нам, чем наполнить пустые животы. Если желаешь, то открой нам тайны политики. Скажи нам, если хочешь, восторжествует ли в мире большевизм. Поведай нам о судьбе Сирии и о будущем Египта или разъясни нам важные экономические проблемы. А если не хочешь, то оставь нас в покое, ибо мы нуждаемся в предметах первой необходимости, а ты рассказываешь нам о предметах роскоши». Однако хотя эти голоса и тревожат мои мысли, я мысленно отвечаю голодному:

«О брат, не хлебом единым жив человек! И если голод испытывает только твой живот, то лепешки у меня нет».

И говорю жаждущему:

«Жажда телесная, о брат, не есть то же самое, что жажда истины, которую испытывает душа. И если жажда томит лишь плоть твою, то воды у меня нет».

И говорю я раздетому:

«Нагота