Арабская романтическая проза XIX—XX веков - Адиб Исхак

Так и буря — бунт стихии, стоящей выше физических и духовных возможностей человека, — служит для Джебрана символом абсолютной свободы, той свободы, которой не может противостоять никто и ничто.

Буря также олицетворяет элементы стихии, свойственные личности поэта: противоречивые и сходные, сближающиеся и отдаляющиеся, согласные и противоборствующие, вечно бушующие в своем сближении и отдалении, согласии и противостоянии.

И если мы перейдем сейчас от символов природы к символам человеческим либо подобным человеческим, то обнаружим, что Джебран выбирает из них только те, которые близки ему самому (тоска, одиночество, отчужденность, отказ от земных благ, углубление в духовную сферу и бунт против устоев человеческого общества), так что порой удивляешься, когда видишь в «Бурях» рассказы, чуждые по духу Джебрану и «Бурям», хотя и не лишенные красоты и профессионального мастерства. Речь идет о таких произведениях, как «Навоз, покрытый серебром», «Философия логики», «Яд, смешанный с медом». Может быть, поэт хочет тем самым показать нам, что он постиг комическую сторону жизни в не меньшей степени, чем серьезную. Так, в «Философии логики» мы видим цинизм, который смеется и кусается в одно и то же время. В рассказе «Навоз, покрытый серебром» — привычные черты нашей повседневной жизни, и для нас даже несколько неожиданно, что Джебран придает этому значение. В рассказе «Яд, смешанный с медом» — картина, которая не привлечет к себе внимания надолго и не заставит того, кто смотрит на нее, остановиться в смятении и раздумье, разве что его смутит история с Наджибом Маликом и его самоубийством, — почему он покончил с собой?

Однако не стоит больше задерживать наше внимание на этих картинах. Вернемся вновь к картинам тоски, одиночества и бунта.

От «Могильщика» сквозь целую галерею произведений — «Пленный властелин», «Распятый Иисус», «Волшебница», «Перед самоубийством», «Видение», «Праздничный вечер», «Буря», «Дьявол», «Сульбан», «Баальбекский поэт» — проводит нас Джебран от одного героя к другому, и все они — одинокие, тоскующие, мятежные; и в каждом образе этой галереи откроется нам новая грань души поэта, ибо Джебран — поэт субъективный, а «субъективный поэт» в моем понимании — тот, в ком переполнилась чаша жизни, и потому уже ничто его не занимает, кроме его собственных мыслей и чувств; либо тот, чья душа расширилась до таких пределов, что он уже не видит ничего, кроме нее, и не ощущает ничего, кроме ее страданий, и не слышит ничего, кроме ее голоса, и не поступает иначе как согласно ее страстям и желаниям. Потому, хотя и многочисленны имена его персонажей или героев, по сути дела, это одно лицо — сам поэт. Джебран и есть тот странный призрак, у которого только одно ремесло — рыть могилы; он же и Пленный властелин, и Волшебница-фея, он же и говорит устами самоубийцы: «Подлинно, жизнь — распутная женщина, но она красива; тот же, кто видит ее распутство, ненавидит ее красоту». И три призрака на берегу моря, олицетворяющие триаду жизни — Любовь и то, что ее порождает, Бунт и то, что его вызывает, Свободу и то, что ее питает, — это тоже он. Он и Юсеф аль-Фахри в «Буре», и Дьявол в «Дьяволе», и Булус ас-Сульбан в «Сульбане». Не удивительно тогда, что мы находим полное сходство между этими героями: несмотря на то, что имена у них разные, это имена одного и того же человека, и человек этот — Джебран Халиль Джебран. И все они бегут от цивилизации, питая к ней злобу, и живут в мире неведомых нам страстей, мыслей, желаний, и стремятся проникнуть за пределы чувственного восприятия мира. Часто поэт так щедро наделяет своих героев необычными свойствами, что невольно начинаешь думать, не поражены ли они какой-нибудь разновидностью безумия; но, самое интересное, поэт гордится тем, что его герои проявляют признаки безумия, — ведь это отличает их от остальных людей, меряющих добродетель, любовь, справедливость и красоту аршином своих физических потребностей. И Джебран своими частыми упоминаниями о безумии и безумных подводит нас к той грани, когда мы уже невольно останавливаемся и спрашиваем самих себя: кто же безумен, они или мы? Так, рядом с «Могильщиком» — «безумное божество»; Христос является поэту в праздничный вечер, и слова его подобны то словам философа, то речам безумного; о Юсефе аль-Фахри некоторые говорят: «Он безумен». Есть еще у Джебрана стихотворение в прозе с названием «Ночь и безумный», ранний рассказ, который он назвал «Безумный Иоанн», а также книга на английском языке под названием «Безумный»; но что же это за род безумия, которым не гнушается поэт? Может быть, это психическое расстройство? Или смятение чувств? Вовсе нет. Это отклонение от привычных заповедей и избитых правил, отклонение, причина которому — страстная тоска души по абсолютной красоте и безупречной истине.

И как безумный убежден в безумии всех прочих людей, так и Джебран, отклонившийся от привычных норм, видит в своем поведении истинную норму, а в поведении других — отклонение от нее. Поэтому наряду с обычными сетованиями поэта на одиночество («Я чужой в этом мире») мы слышим еще и такое: «Я чужой среди людей или они чужие в замках, которые воздвигла жизнь и вручила мне ключи от них?..» Не приходится сомневаться в том, что тот, у кого в руках «ключи» от жизни, стоит на правильном пути, а все остальные пребывают в заблуждении. Некоторые могут вообразить, что тот, кому даровано жизнью такое благо, непременно должен быть счастлив до конца своих дней. Но Джебран не счастлив, ибо в сердце у него горечь, а в душе печаль. Откуда же взялась эта горечь и где источник той печали? Если мы хотим узнать это, нам нужно сначала понять философию поэта. В чем, по мнению поэта, состоит смысл бытия?

В «Бурях» есть рассказ, великолепный по композиции и содержанию, под названием «Гордая фиалка». В нем — ключ к философии Джебрана. Маленькая фиалка не хотела довольствоваться выпавшей на ее долю судьбой в мире цветов и страстно желала стать розой, подняться над землей и повернуть свое лицо к солнцу и небесной синеве. Но как только природа исполнила ее желание, «возмутилось спокойствие бытия». Буря вырвала ее с корнем и разбросала ее лепестки. И когда стали остальные фиалки насмехаться над ней и злорадствовать, она ответила им:

«Я могла бы подавить в себе желания и не стремиться к тому, что по своей природе выше меня. Но я прислушивалась к тишине ночи и услышала, как высший мир сказал нашему миру, что истинная цель бытия — это стремление к тому, что лежит