Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

1914

2 января. Хорошо провел много времени с д-ром Вайсом.

4 января. Мы выкопали в песке котловину, в которой очень хорошо себя чувствовали. Ночью мы свертывались внутри в клубок, отец покрывал котловину сверху бревнами и набрасывал на нас кустарник, так что мы были защищены от бурь и зверья. «Отец», – звали мы со страхом, когда под настилом стало совсем темно, а он все не появлялся. Но вот мы сквозь щели увидели его ноги, он проскользнул вовнутрь, обхлопал каждого из нас, и мы, ощущая его руки на себе, успокоились и вскоре все вместе заснули. Кроме родителей, нас было пятеро мальчиков и трое девочек, в котловине было слишком тесно, но нам было бы страшно, не будь мы ночью так близко все вместе.

5 января. Днем. Отец Гёте умер в слабоумии. Во время его последнего заболевания Гёте работал над «Ифигенией».

«Доставь эту дрянь домой, она пьяна», – сказал Гёте какой‑то придворный чиновник о Кристиане.

Август, напивавшийся так же, как его мать, и бесстыдно шатавшийся с бабами.

Нелюбимая Оттилия, навязанная отцом ему в жены из светских соображений.

Вольф, дипломат и писатель.

Вальтер, музыкант, не смог сдать экзамены.

Месяцами жил в садовом домике; когда царица захотела его видеть, он заявил: «Скажите царице, что я не дикий зверь».

«Здоровье у меня скорее свинцовое, чем железное».

Ничтожная, бесплодная писательская деятельность Вольфа.

Стариковское общество в мансарде. Восьмидесятилетняя Оттилия, пятидесятилетний Вольф и старые знакомые.

Лишь на таких крайностях замечаешь, как каждый человек безвозвратно потерян в самом себе, и только размышление над другими людьми и над господствующими в них и повсюду законами может дать утешение. Как податлив внешне Вольф, как легко его провести, развеселить, ободрить, заставить систематически работать – и как он внутренне скован и неподвижен.

Почему чукчи не покидают свой ужасный край, в любом месте они жили бы лучше по сравнению с их нынешней жизнью и их нынешними желаниями. Но они не могут; все, что возможно, происходит; возможно лишь то, что происходит.

Некий городской виноторговец решил построить в маленьком соседнем городке Ф. винный погребок. Он арендовал небольшой подвал в доме на центральной площади, велел разрисовать стены восточными орнаментами и расставить старую, почти уже непригодную плюшевую мебель.

6 января. Дильтей: «Переживание и творчество». Любовь к человечеству – высочайшее уважение ко всему им созданному. Спокойное пребывание на наиболее подходящем для наблюдения месте. Юношеские сочинения Лютера, «могучие тени, переступающие из невидимого мира в мир видимый, привлеченные убийством и кровью». – Паскаль.

Письмо для Анценбахера через тещу. Л. целовалась с учителем.

8 января. Фантль читал «Золотую голову». «Он швырнул врага, как бочку».

Неуверенность, сухость, спокойствие – в этом все и пройдет.

8 января. Что у меня общего с евреями? У меня даже с самим собой мало общего, и я должен бы совсем тихо, довольный тем, что могу дышать, забиться в какой‑нибудь угол.

Изображение необъяснимых чувств. Анценбахер: «С тех пор как это случилось, мне причиняет боль вид женщин, но это не половое возбуждение и не грусть, просто мне больно. Так было и тогда, когда я был уверен в Лизле».

12 января. Вчера: любовные связи Оттилии, молодые англичане.

Обручение Толстого, ясное впечатление нежного, бурного, сдерживающего себя, полного предчувствий молодого человека. Красиво одет, в темном и темно-синем.

Девушка в кафе. Узкая юбка, белая, свободная, обшитая кожей шелковая блузка, открытая шея, едва держащаяся серая шляпка из того же материала. Ее полное, смеющееся лицо, дружелюбные глаза, немножко, правда, жеманные. Мое запылавшее лицо при мысли о Ф.

Дорога домой, ясная ночь, четкое осознание всей смуты во мне, которая так далека от полной, без помех расстилающейся во всю ширь ясности.

Николаи, «Литературные письма».

Разумеется, и для меня существуют возможности. Но под каким камнем лежат они?

Рванулся вперед, на лошади —

Бессмысленность молодости. Страх перед молодостью, страх перед бессмысленностью, перед бессмысленным расцветом бесчеловечной жизни.

Тельхайм: «В нем есть та свободная живость духа, которая постоянно обнаруживает в меняющихся жизненных обстоятельствах совершенно новые стороны и которой обладают лишь творения подлинных поэтов».

19 января. На службе страх вперемежку с самонадеянностью. Вообще же стал уверенней. Очень недоволен «Превращением». Конец читать невозможно. Несовершенно все, почти до самого основания. Рассказ получился бы гораздо лучше, не помешай мне тогда служебная поездка.

23 января. Старший контролер Бартль рассказывает о своем знакомом полковнике в отставке, который спит при совершенно открытом окне: «Ночью это очень приятно, но когда утром приходится отгребать снег от стоящей у окна оттоманки и потом начинать бриться, вот тогда это неприятно».

Мемуары графини Тюрхайм:

Мать: «Ее мягкому нраву особенно соответствовал Расин. Я часто слышала, как она молилась Богу, чтобы Он даровал ему вечный покой».

Известно, что на больших обедах, которые русский посол граф Разумовский давал в Вене в его честь, он (Суворов) ел, как обжора, все кушания, что стояли на столе, никого не дожидаясь. Насытившись, он тут же поднимался и покидал гостей.

Судя по гравюре, хрупкий, решительный, педантичный старик.

«Тебе это не было суждено», – плохое утешение матери. Скверно то, что в данный момент мне лучшего почти и не нужно. Это мое больное место, больным оно и остается, в остальном же меня буквально затягивает и дает немного стойкости и надежды ровная, почти без отвлечений, полуактивная жизнь последних дней (работа над докладом «О предприятии» в конторе, беспокойство Анценбахера о его невесте, сионизм Оттлы, удовольствие девушек от доклада Зальтен-Шильдкраута, чтение мемуаров Тюрхайм, письма к Лёви и Вайсу, корректура «Превращения»).

24 января. Наполеоново время: празднество за празднеством, все торопятся «вкусить радостей кратких мирных времен». С другой стороны, они мгновенно поддаются напору, они действительно не могут терять времени. Тогдашняя любовь выражалась в повышенной восторженности и большей самоотверженности. «Нынче минутная слабость не прощается».

Не в силах написать несколько строк фройляйн Бл., уже на два письма не ответил, сегодня пришло третье. Я ничего не могу воспринять правильно и при этом совершенно тверд, но пуст. На днях, когда я выходил в обычное время из лифта, мне пришло в голову, что моя жизнь с ее однообразными до мельчайших подробностей днями похожа на наказания, при которых ученик в зависимости от своей вины должен десять раз, сто раз или еще больше написать фразу, самим повторением превращенную в бессмыслицу, только у меня речь идет о наказании – «столько раз, сколько выдержишь».

Анценбахер не может успокоиться. Несмотря на испытываемое ко мне доверие и желание