Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

13 февраля. Вчера у госпожи Тайн. Спокойная и энергичная; безошибочно пробивающая себе дорогу, не отступающая, внедряющая себя взглядами, руками и ногами энергия. Искренность, открытый взгляд. Она мне помнилась своими уродливыми, чудовищными праздничными ренессансными, с букетами и перьями, шляпками из прежних времен; пока я не познакомился с нею, она была мне отвратительна. Торопясь к сути рассказа, прижимает к себе подрагивающую муфту. Ее дети Нора и Мириам.

Взглядом, саморастворением в рассказе, полнейшим участием, небольшой живой фигуркой, даже твердым глухим голосом, речами о красивых одеждах и шляпах, хотя на ней самой ничего подобного нет, она очень напоминает В.

Смотрю из окна на реку. Часто во время разговора, несмотря на то что она не выказывает усталости, я проявляю совершеннейшую несостоятельность, взгляд бессмысленный, не понимаю, что она говорит, отпускаю глупейшие замечания и вижу, как она настораживается.

Сны: В Берлине, по улицам к ее дому, спокойное, счастливое сознание, что я хоть и не возле ее дома, но легко могу туда дойти, наверняка дойду. Я вижу длинные улицы, на одном белом доме надпись, что‑то вроде «Роскошные залы Севера» (вчера читал в газете), во сне добавляю «Берлин-Запад». Обращаюсь с вопросом к общительному красноносому старому полицейскому, на сей раз облаченному в своего рода лакейскую форму. Получаю сверхобстоятельный ответ, мне даже показывают перила небольшого газона в отдалении, за которые безопасности ради мне надо держаться, когда буду проходить мимо. Затем советы касательно трамвая, подземки и т. д. Я не в силах больше слушать и испуганно спрашиваю, хорошо зная, что я недооцениваю расстояние: «Это примерно в получасе ходьбы?» Он же, старик, отвечает: «Я бы дошел за шесть минут». Вот радость! Меня все время сопровождает какой‑то человек, тень, приятель – я не знаю, кто это. У меня буквально нет времени обернуться, посмотреть в сторону.

В Берлине живу в каком‑то пансионате, в котором, по-видимому, живут одни молодые польские евреи; комнатки очень маленькие. Я проливаю бутылку с водой. Кто‑то беспрерывно стучит на маленькой пишущей машинке, он едва поворачивает голову, когда его о чем‑нибудь просят. Карту Берлина не достать. Все время вижу в чьей‑то руке книгу, похожую на план. Но все время оказывается, что там содержится нечто совсем другое, указатель берлинских школ, налоговая статистика или еще что‑то в таком роде. Я не хочу поверить, но мне со смехом убедительно доказывают это.

14 февраля. Если бы я покончил с собой, никто нисколько не был бы виноват, будь даже непосредственной причиной отношение ко мне Ф. Я уже однажды в полусне представил себе сцену, которая произошла бы, если бы я в предвидении конца с прощальным письмом в кармане пришел к ней на квартиру и, получив отказ как жених, положил письмо на стол, подошел к балкону, вырвался от всех, кинувшихся ко мне и пытающихся удержать меня, и, отнимая руки – одну за другой – от балконных перил, перемахнул через них. В письме было бы, однако, написано, что, хотя я и бросился вниз из-за Ф., ничего существенно не изменилось бы для меня, если б мое предложение и приняли. Я обречен, я не вижу другого исхода, Ф. случайно оказалась тем, на чем подтвердилось это предначертание, я не могу жить без нее и должен броситься вниз, но и с нею – и Ф. чувствует это – я не смог бы жить. Так почему не сделать этого нынешней ночью? Я заранее представляю себе болтливых гостей, которые придут сегодня вечером к родителям, они будут разглагольствовать о жизни и о том, какие условия необходимо создать для нее, – но я прикован к общепринятому, живу, целиком увязнув в жизни, я не сделаю этого, я совершенно холоден, мне грустно оттого, что ворот рубашки давит мне шею, я проклят, задыхаюсь в тумане.

15 февраля. Какими длинными мне кажутся эти прошедшие суббота и воскресенье. Вчера после обеда я постригся, потом написал письмо к Бл., побыл недолго у Макса, в его новой квартире, потом на родительском вечере рядом с Л. В., потом Баум (встретил в трамвае Кретцига), на обратном пути жалобы Макса на мою немоту, потом мысли о самоубийстве, потом с родительского вечера вернулась сестра, неспособная хоть что‑то рассказать о нем. До десяти лежал, в постели, без сна, страдание и страдание. Письма нет, ни здесь, ни в канцелярии, опустил на станции Франца-Иосифа письмо к Бл., после обеда Герке, прогулка по набережной Молдау, чтение вслух в его квартире, странное поведение матери, жующей бутерброды и раскладывающей пасьянс, два часа бродил в одиночестве, полон решимости в пятницу поехать в Берлин, встретил Коля, дома с зятьями и сестрами, потом у Вельча обсуждали его помолвку (Ионе Киш гасит свечи), потом попытки выманить у матери сочувствие и помощь посредством молчания, теперь сестра со своим рассказом о клубном вечере; бьют часы – без четверти двенадцать.

Чтобы утешить взволнованную мать Вельча, я сказал: «Из-за этого брака я тоже теряю Феликса. Женатый друг уже не друг». Феликс ничего не сказал, да и не мог, естественно, что‑нибудь сказать, но он даже и не хотел.

Тетрадь начинается с Фелицы, которая 2 мая 1913 смутила мою голову, этим началом я могу ее и завершить, только вместо «смутить» надо употребить более скверное слово.

16 февраля. Бесполезный день. Единственной радостью была порожденная прошлой ночью надежда на улучшенный сон.

Как обычно после окончания работы, я вечером шел домой, и вдруг, словно за мной следили, мне энергично замахали из всех трех окон генцмеровой квартиры, чтобы я к ним поднялся.

22 февраля. Несмотря на невыспавшуюся (вчера художница Диттрих, светловолосая, черноглазая), вверху слева почти болящую от беспокойства голову, я, может быть, все‑таки еще способен заложить спокойное начало чего‑то более целостного, в чем я мог бы все позабыть и осознавал бы только то хорошее, что есть во мне.

Директор за своим столом. Слуга приносит карточку. Опять Нитте, это репей, этот человек репей.

23 февраля. Еду. Письмо от Музиля. Оно меня радует и печалит, ведь у меня ничего нет.

8 марта. Если Ф. испытывает ко мне такое же отвращение, как я сам, тогда брак невозможен. Принц может жениться на спящей красавице и даже хуже, но спящая красавица не может быть принцем.

Молодой человек выезжает на красивом коне из ворот виллы.

Когда бабушка умирала, возле нее случайно была только медсестра. Она рассказывает, что перед самой смертью