Дневники. 1910–1923 - Франц Кафка

Что же ты хочешь предпринять?

Я мог бы сразу ответить на все вопросы такого рода, сказав: мне нечем рисковать, каждый день и каждый малейший успех – это подарок, все, что я сделаю, будет хорошо. Но я могу и точнее ответить: как австрийский юрист, кем я всерьез вовсе не являюсь, я не имею подходящих перспектив; лучшее, чего бы я мог достичь для себя в этом направлении, у меня уже есть, и все‑таки я не могу этим воспользоваться. На тот сам по себе совершенно невозможный случай, если бы я захотел извлечь какие‑нибудь блага из своей юридической подготовки, речь могла бы идти только о двух городах: о Праге, из которой я должен уехать, и Вене, которую я ненавижу и где я непременно был бы несчастен, ибо поехал бы туда уже с глубоким убеждением в неотвратимости несчастья. Стало быть, нужно ехать за пределы Австрии и, поскольку у меня нет таланта к языкам и я плохо справляюсь как с физической, так и с коммерческой работой, ехать – по крайней мере вначале – придется в Германию, в Берлин, где больше всего возможностей просуществовать.

Так я смогу наилучшим и непосредственным образом применить свои литературные способности также и в журналистике и найти более или менее достаточный для себя заработок. Буду ли я сверх того еще способен к творческой работе, об этом я сейчас не могу говорить хотя бы с малейшей уверенностью. Но одно я, кажется, знаю твердо: самостоятельное и свободное положение, которое я обрету в Берлине (будь оно в остальном даже и жалким), даст мне то единственное чувство счастья, на какое я еще способен сейчас.

Но ты избалован.

Нет, мне нужна комната и вегетарианский стол, почти ничего больше.

Не ради Ф. ли ты едешь туда?

Нет, я выбираю Берлин только по вышеуказанным причинам, но, конечно, я люблю его из-за Ф., из-за всего, что ее окружает там, – над этим я не властен. Возможно также, что в Берлине я сойдусь с Ф. Если же эта совместная жизнь поможет мне изгнать Ф. из своего сердца – тем лучше, тогда в этом еще одно преимущество Берлина.

Ты здоров?

Нет, сердце, сон, пищеварение.

Маленькая наемная комната. Предрассветные сумерки. Беспорядок. Студент лежит в кровати, лицом к стене. Стук в дверь. Тишина. Стук посильней. Студент испуганно вскакивает, смотрит на дверь:

– Входите.

Служанка, худенькая девушка: Доброе утро.

Студент: Что вам надо? Ночь ведь.

Служанка: Извините. Вас спрашивает какой‑то господин.

Студент: Меня? (пауза) Чепуха! Где он?

Служанка: Он ждет в кухне.

Студент: Как он выглядит?

Служанка (улыбается): Ну, он еще юноша, красивым его не назовешь, я думаю, он еврей.

Студент: И что ему ночью нужно от меня? Кстати, мне не нужно ваше мнение о моих гостях, слышите? А этот пускай войдет. И побыстрей

Студент (набивает маленькую трубку, лежащую на кресле около кровати, и закуривает).

Кляйпе (стоит в дверях и смотрит на студента, который, устремив глаза к потолку, спокойно попыхивает). (Невысокий, прямой, с большим длинным, чуть свернутым в сторону носом, темнолицый, с глубоко сидящими глазами и длинными руками.)

Студент: Сколько еще ждать? Подойдите сюда к кровати и скажите, что вам угодно. Кто вы? Что вам угодно? Быстро! Быстро!

Кляйпе (медленно идет к кровати и по пути старается что-то объяснить жестами. Говоря, он вытягивает шею и поднимает и опускает брови): Дело в том, что я тоже из Вульфенсхаузена.

Студент: Вот как? Это хорошо, это очень хорошо. Почему же вы там не остались?

Кляйпе: Подумайте сами! Это наш с вами родной город, прекрасно, но какое же это жалкое гнездо

Было воскресенье пополудни, они лежали, переплетясь, в кровати. Стояла зима, комната была нетопленой, они лежали под тяжелой периной.

15 марта. За гробом Достоевского студенты хотели нести его кандалы. Он умер в рабочем квартале, на четвертом этаже доходного дома.

Однажды зимой около пяти часов утра полуодетая служанка доложила студенту о приходе гостя. «Что такое? Как так?» – спросил студент, еще не совсем проснувшись, и тут вошел молодой человек со взятой у служанки горящей свечой, поднял ее, чтобы лучше видеть студента, другой рукой махнул почти до полу шляпой, такая длинная была у него рука.

Ничего, кроме ожидания, кроме вечной беспомощности.

17 марта. Сидел в комнате у родителей, два часа листал журналы, время от времени просто смотрел перед собой в ожидании, пока пробьет десять часов и я смогу лечь в постель.

27 марта. В целом провел время не очень‑то разнообразно.

Хасс торопился на корабль, побежал по пирсу, взобрался на палубу, сел в угол, прижал руки к лицу и с этой минуты больше ни о ком не думал. Зазвонил корабельный гонг, мимо пробегали люди, вдали, словно на другом конце корабля, кто‑то пел во все горло.

* * *

Собирались уже убрать сходни, как показалась небольшая черная карета, издали закричал кучер, с трудом удерживающий вздыбившуюся лошадь, из кареты выскочил молодой человек, поцеловал высунувшегося из кареты седобородого господина и с небольшим чемоданчиком в руках взбежал на корабль, который тотчас же отчалил.

Было около трех часов ночи, лето, и потому уже довольно светло. Вдруг в конюшне господина фон Грузенхофа поднялись его пятеро коней: Фамос, Грасаффе, Турнементо, Розина и Брабант. Ввиду душной ночи дверь конюшни была лишь прикрыта; оба конюха спали на соломе, лежа на спине, над открытым ртом у них беспрепятственно реяли мухи. Грасаффе встал над конюхами и следил за их лицами, готовый при малейшем признаке пробуждения лягнуть копытами. Тем временем четверо других коней двумя легкими прыжками один за другим покинули конюшню, Грасаффе последовал за ними.

30 марта. Сквозь стеклянную дверь Анна увидела, что в комнате постояльца темно, она вошла и включила электрический свет, чтобы расстелить постель. Но на диване полулежа сидел студент и улыбался ей. Она извинилась и хотела выйти. Однако студент попросил ее остаться и не обращать на него внимания. Она осталась и сделала свою работу, искоса бросая иногда на студента взгляды

5 апреля. Если б можно было поселиться в Берлине, стать самостоятельным, изо дня в день жить, пусть голодая, но давая выход всей своей силе, вместо того чтобы здесь экономить ее или еще лучше – обращать в ничто! Если бы Ф. захотела мне помочь!

7 апреля.

8 апреля. Вчера не мог написать ни слова. Сегодня не лучше. Кто даст мне избавление? И