Алина и Валькур, или Философский роман. Книга первая - Маркиз де Сад

и вскоре оказывается раздавленным под тяжестью цепей, выкованных для него вследствие его собственного прироста.[31] То, что уменьшает численность населения, идет, таким образом, на пользу государству, а отнюдь не вредит ему. С государственной точки зрения, известный порок из разряда ужасных преступлений должен быть перемещен в разряд добродетелей, что и случилось у всех философски мыслящих народов. А если на этот вопрос посмотреть с точки зрения природы? Ах, но если бы природа желала того, чтобы прорастало каждое зерно, то она устроила бы землю много лучше. Земля бы тогда постоянно приносила урожай и плодоносила, ожидая лишь очередных семян: каждое из них, уйдя в землю, возвращалось бы сторицей.

Теперь, чтобы убедиться в правоте моих слов, бегло взглянем на организм женщины.

Предположим, что женщина живет семьдесят лет. До четырнадцатилетнего возраста она еще не в состоянии, а в последние двадцать лет жизни уже не в состоянии рожать. В остатке тридцать шесть лет. Отнимаем из них три месяца в году, когда она по известной слабости не способна содействовать исполнению целей природы, если женщина благоразумна и желает произвести на свет доброе потомство. Выходит, природой установлено так, что женщина служит ей самое большее двадцать семь лет из семидесяти.

Я задаю вопрос, разумно ли предполагать, что природа потерпит такие потери,[32] коль скоро она вообще ничего никогда не теряет? Но если это соответствует законам естества, тогда по какому праву человеческие законы преследуют людей, подчиняющихся требованиям самой природы? Размножение, безусловно, не относится к законам природы, ведь она его только терпит. Когда создавались первые виды, какая у нее была в нас потребность? Не следует также воображать, будто мы необходимы природе ради сохранения видов, существование которых способствует исполнению ее планов. Все противоположные точки зрения объясняются лишь нашей гордыней.

Если бы на земле не осталось ни одного человека, от этого ничего бы не изменилось. Мы извлекаем выгоду из того, что встречается на нашем пути, но не следует думать, будто что-либо создано ради нас. Мы всего лишь жалкие твари, подверженные, подобно прочим животным, разнообразным случайностям. Мы рождаемся на свет точно так же, как и они, но мы обладаем гордыней, мы вообразили себе, будто бы исключительно ради драгоценного человеческого рода светит солнце и произрастают растения. О, печальное ослепление! Давайте же поймем то, что природа может прекрасно обойтись и без нас, как она обойдется без какого-нибудь вида мух или муравьев. Вот почему мы вовсе не обязаны заботиться о продолжении рода, природе совершенно безразличного: полное уничтожение его ничуть не изменит ее законов.

Следовательно, позволено губить жизнь, нисколько и ни в чем не оскорбляя природу! Да что я говорю! Мы оказываем ей услугу, препятствуя увеличению численности определенного вида ее творений, полное уничтожение которых, после того как за эти первые творения природе будет воздана должная честь, позволит нашей владычице, отказавшись от дарованной нам терпимости, вновь вступить в свои права. Итак, вот он, этот опасный порок, ужасный порок, против которого бездумно ополчаются законы и общество, вот он перед нами, но теперь его полезность для природы и государства доказана. Благодаря ему уничтожаются излишки населения в государстве, что придает последнему утраченную было энергию, природе возвращается ее могущество, так что она свободно может приступить к новому творчеству. Допустим, такая наклонность неестественна, но почему тогда она пробуждается в нас еще в детском возрасте? Не должна ли она исчезнуть под влиянием воспитателей, с ранних лет опекающих ребенка? Достаточно, впрочем, взглянуть на людей, которые подвержены этой страсти, развивающейся, несмотря на все заслоны, что перед ней ставятся. С годами она лишь усиливается, она не слушается ни советов, ни увещеваний, не страшится ужасов загробной жизни, наказаний, презрения, остается равнодушной к заманчивым прелестям противоположного пола. Неужели же вкус, проявляющийся с такой силой, является извращением? Чем иным его считать, как не очевиднейшим внушением самой природы? Но если это так, тогда она не страдает; разве может она внушать то, что наносит ей оскорбление? Допустит ли природа нарушение собственных законов? Одарит ли одинаково тех, кто ей служит, и тех, кто ее разрушает? Прежде чем нагло ограничивать снисходительную природу, лучше хорошенько ее изучить. Исследуем же ее законы, выведаем ее намерения и не будем сами давать скороспелые ответы.

Наконец, дерзну заявить определенно: наша мудрая мать никогда и не намеревалась уничтожить эту наклонность, поскольку тем самым были бы спутаны все ее планы. А сюда относятся и бездетные мужчины, и женщины, которые в течение сорока лет своей жизни не в состоянии рожать, так что мы прекрасно убеждаемся в том, что размножение, совершенно для нее безразличное и вообще бесполезное, не принадлежит к числу законов естества. В данной области мы вправе поступать так, как нам вздумается, нисколько не страшась оскорбить природу или как-то ослабить ее могущество.

Поэтому перестань поносить невиннейшую из причуд, фантазию: мужчины склоняются к ней в силу тысячи физических причин, ведь она ничего не меняет в жизни и не наносит ей вреда. Наконец, эта привычка внушается нам природой, она ей полезна, равно как и государству, причем общество нисколько от нее не страдает. Противники ее встречаются лишь среди слабого пола, ибо таким образом прекращается поклонение ему. Впрочем, данное основание представляется недостаточным для того, чтобы воздвигать эшафот. Коль скоро ты отказываешься подражать философам Древней Греции, то, по крайней мере, уважай их мнения. Разве Ликург и Солон натравливали Фемиду на этих несчастных? Несравненно более разумные, они сумели использовать во благо и во славу своей родины повсеместно царивший в Греции порок, при помощи которого им удалось зажечь патриотизм в сердцах сограждан. Сила государства заключалась тогда в славном легионе любовников и возлюбленных.[33] И ты не воображай, будто бы причины, способствовавшие расцвету одного народа, когда-нибудь приведут к гибели другого.

Пускай же заботы о лечении этих неверных возьмут на себя ущемленные представительницы слабого пола, пусть они приведут их в свой храм на сплетенных из цветов гирляндах любви. Но коль скоро те, противясь силе Амура, разорвут эти цветочные цепи, не думай, будто оскорбления и язвительные усмешки, будто кандалы или палачи легко заставят их сменить веру. Первое средство делает из людей слабоумных трусов, второе — фанатиков. Человечество успело запятнать себя множеством глупых поступков и жестоких деяний, но грехов от этого нисколько не убавилось.[34]

Однако вернемся к исходному предмету разговора. Какую пользу извлечешь ты из требуемых от меня описаний, если ты ежеминутно меня прерываешь?

Преступления против религии, — продолжал португалец, — наказываются здесь