Путь Абая. Книга III - Мухтар Омарханович Ауэзов

Сидя верхом на таком скакуне, вы стремитесь воспеть тяжелую эпоху, давно канувшую в прошлое. Но, восхваляя хана-торе21, сочиняя героическую поэму о его, может быть, и славных делах, не боитесь ли вы оправдать казахскую народную мудрость: «Кто идет за торе, тот тащит на своем горбу его седло»?

Кокпай хотел было ответить, но услышал, что все смеются, явно поддерживая Дармена, нахмурился и отвернулся, поправляя упряжь своего коня.

Вскоре тронулись в путь. Впереди скакал Абиш на своем золотисто-соловом коне, он мчался во весь опор, никому не давая спуску, если равнина располагала к состязаниям, торопя тем самым всю группу, - ведь дорога была дальняя, а солнце уже клонилось к закату. Так и успели к ночи вернуться в аул Абая.

Сам же Абай, еще третьего дня, когда джигиты выехали в Коныр-аулие, отправился к жигитекам, в аул Базаралы. Говорили, что Базаралы расхворался, и Абай решил проведать его.

Выехав пополудни, Абай и его спутник Ербол быстро достигли аула, который, после многих кочевок с самой весны, теперь подошел совсем близко.

Аул Базаралы был весьма беден - не более пятнадцати очагов его сородичей, а соседи были из числа близких друзей хозяина. Среди серых убогих юрт виднелись самые настоящие лачуги, скроенные из лохмотьев войлока. Лишь одна юрта выглядела сносно, да и та принадлежала самому Базаралы, а ее наружность была обманчивой: войдя, гости сразу заметили, что здесь нет ни больших сундуков, ни даже необходимого количества корпе. Было ясно, что хозяин взял эту походную юрту по причине недостатка гужевого скота во время вынужденных, частых кочевок на джайлау.

Сам он сидел на убогой постели, расстеленной прямо на полу, и лишь тяжело поднял голову, когда вошли Абай и Ербол. Бессильно прислонившись спиной к кереге, он слабо улыбнулся своим старым друзьям. Обоих поразили перемены в его облике: глаза были затянуты печалью, по широкому лбу разлилась нездоровая желтизна, а в бороде появилось множество седых прядей - все это казалось явным отпечатком болезни и непомерно тягостной жизни. Приветствуя гостей, больной приподнялся, его крупное лицо налилось кровью, словно вспыхнув изнутри, но в тот же миг погасло и затем побледнело до синевы, а глаза будто подернулись льдом.

Так смотрит охотничий беркут, когда с него срывают томагу, - блеснет острым взором, словно огнем обожжет, и потом вновь остынут его глаза.

Горькая жалость охватила Абая, он не отрывал взгляда от лица Базаралы, когда-то такого здорового и полнокровного. Расспрашивая о его болезни, Абай никак не мог отвязаться от собственного сравнения: беркут, изнывающий под черной тома-гой, - вольный охотник, исхудавший в унижении плена, - База-ралы - пленник своей болезни.

Сквозь раскрытый полог Абай видел, как перед юртой, у земляного очага суетится жена Базаралы - Одек. Она была сухощавая, сморщенная, вся какая-то почерневшая, будто прокопченная в дыму очага. Войдя, Одек аккуратно постелила гостям кошму и одеяла, с почтением взглянув на Абая. Хлопоча, женщина весьма участливо расспрашивала Абая и Ербола о чадах и домочадцах - всех помнила, каждого называла по имени. Ба-заралы поглядывал на жену с одобрением, радуясь, что она так хорошо принимает гостей. Выйдя наружу к очагу, она принялась готовить чай, тут подошел ее старший сын - Сары, и она о чем-то пошепталась с ним, затем позвала свою молодую рыжеволосую невестку, попросила принести воды и дров.

Отвечая на расспросы гостей, Базаралы рассказывал обо всех подробностях своей болезни, словно о долгом кочевье в степи.

- Кости ноют, локти-колени болят, от простуды, наверное, -закончил он.

- Вряд ли это простуда. Скорее, у тебя куян22, - неуверенно заметил Ербол.

- А отчего бывает куян? От простуды и бывает! В тепле чувствую себя человеком, а чуть похолодает, испортится погода, так и сам начинаю портиться, словно бахсы-шаман, которого одолевают шайтаны! - пошутил Базаралы, будто подтрунивая над самим собой.

- Все дело в джайлау, - сказал Абай, сведущий во многих вещах, в том числе и в медицине. - Нельзя при такой болезни постоянно кочевать, жить на холоде.

- Не говори! Эти беспрерывные кочевки под проливным дождем и вовсе меня доконают.

- Е, почему бы тебе не осесть? Не так и велик твой табун, чтобы пастбище на твоем джайлау вконец оскудело.

- Оно, конечно, так! Но попробуй докажи это соседям... Не дают покоя: «Смотри, аул Байдалы уже откочевал!», «Вон, Жабай и Бейсенби откочевывают!» Так и твердят все соседи-сородичи. Честно слово, Абай, я, как заболел, все думаю: неужто мы вечно должны кочевать? И почему должны.

Ербол прищелкнул пальцами, будто поймав дерзкую мысль Базаралы, и решил разговорить его. Сказал:

- Значит, как ты думаешь, Даркембай разумно поступил, осев раньше всех?

- Конечно, разумно! Я сам нынче кусаю локти, что не пошел в оседлость вместе с ним, в его же ауле. И, кстати, локти бы теперь не болели! Живу в хвори и тяготах, и только злюсь и на себя, и на своих людей.

- Е, я вижу, ты хочешь, чтобы все кочующие казахи стали мужиками. Хочешь отбить их от ремесла предков?

- Это ремесло довело нас до бедности, до нищеты! - с горечью воскликнул Базаралы. - Кто в этом мире самый жалкий, самый униженный? Только казах! Вон, другие народы живут... У всех есть города, теплые дома, у каждой семьи - крыша над головой. А у нас - лишь бескрайняя степь, безлюдная пустыня! И носимся по ней, словно перекати-поле, гонимые ветрами. То там мелькнем, то тут, пыль только поднимем, даже следа в песке не оставим. И, однако, называем себя хозяевами степи, считаемся единым народом. Но что от нас останется, кроме этой вот пыли?

Базаралы всего лишь обращался к Ерболу, это были вопросы, которые один человек задавал другому, заранее зная, что тот не сможет дать ему ответа, но Абай вдруг подумал, что в его словах звучит голос целого народа, причем обращенный и лично к нему. Ведь Абай был не простым сыном кочевников: он знал о жизни за пределами этой степи, и кто, как не он, мог что-то сделать, посоветовать?

- Базеке, твои слова, для меня как горький яд! - в сердцах воскликнул он.

- Не я его настоял! - ответил Базаралы. - Этот яд был выжат по капле из каждого, кто кочует по джайлау. И противоядие - в твоих руках!

- Что я могу поделать? Я всего лишь пою песни, утешаю словом, вынашиваю в голове мысли.

- Е,