Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

приходится. Учение уже вперед съест его долю в будущем наследстве. Странным образом Андреас сделал отсюда не тот вывод, что ему следует приналечь на занятия, а тот, что за усердие его ждет слишком ничтожная награда. Придется ему, неимущему кандидату на должность учителя, возвратиться в Гумплах и дожидаться, пока откроется вакансия в прогимназии. Ну какая же это будущность для него, Андреаса Цумзе, чей общепризнанный талант давал основание для блестящих надежд? В восемнадцать лет он уже писал стихи, вполне удовлетворявшие и друзей и его самого. Затем «Гумплахский вестник» напечатал его новеллу, снискавшую ему милость местного мецената. Это был старичок, из тех, какие водятся в каждом городке и слывут среди обывателей безобидными чудаками, потому что увлекаются литературой.

В пасхальное воскресение Андреас пошел в Королевский театр, где давали первую часть «Фауста»{24}. Сидя на галерке, он прятался за колонну. Знакомых у него в Берлине, правда, не было, но он стеснялся своего дешевого места. Тщеславие вынуждало его к жертвам. В антракте он спустился в фойе партера и потолкался среди избранной публики, не потому, что это доставляло ему удовольствие, — этого требовало от него собственное достоинство.

Вдруг вереница гуляющих остановилась: часть публики, глазея и развесив уши, окружила двух господ солидного вида. Того, что повыше, Андреас сразу узнал: это был профессор Швенке, ученый, создавший себе славу оригинала тем, что покровительствовал всему новому. На лоб у него в художественном беспорядке падала жидкая прядь волос, руки были засунуты в карманы светлого пиджака: во время разговора он, из боязни показаться педантом, развязно покачивался всем корпусом. Его собеседник был на голову ниже, без бороды, на воротничке сомнительной белизны лежала бахромка жестких черных волос. У него был орлиный нос и желтое, как пергамент, лицо. Непомерно широкий сюртук спускался ниже колен. Андреасу очень хотелось узнать, кто этот человек, по внешнему облику напоминавший не то пастора, не то музыканта-виртуоза. Господин, издали кивнувший ему, крикнул:

— Мое почтение, доктор Абель!

Неужели это Абель, — подумал Андреас, — критик из «Ночного курьера»?

Его изумляло, что великих мужей, витающих в мире отвлеченных понятий, можно встретить здесь, в действительной жизни. Сердце Андреаса забилось чаще, и он подозрительно оглянулся, не смотрят ли на него. Ибо больше всего на свете боялся показаться наивным.

Со своего места на галерке он отыскал глазами обоих критиков; они сидели в первых рядах партера. Андреас несколько раз украдкой покосился на соседа, молодого блондина в скромном черном сюртучке, и, наконец, не выдержал:

— Простите, — сказал он, — я близорук. Кажется, там впереди доктор Абель.

Он старался скрыть свой провинциальный выговор. Молодой человек вежливо ответил:

— Ну да. Это доктор Абель. Он сидит рядом с доктором Вахелесом из «Телеграфа». А через два ряда от них — доктор Бэр из «Вечерней почты» и доктор Тунихгут из «Биржевого листка».

Вокруг зашикали: занавес уже поднялся. Андреас не видел ничего, кроме спин критиков. Они занимали места, которые, по его мнению, мог бы с успехом занять и он. Живое воображение с готовностью нарисовало ему его собственное появление в зрительном зале. Вот он с равнодушным видом, чувствуя свою значительность, шествует к отведенному ему креслу. Откидывается на спинку, скрещивает руки на груди и небрежно, со снисходительной улыбкой внимает актерам, которые говорят больше для него, чем для тысячи прочих зрителей. Несколько строк, набросанных на ходу в редакции, куда он отправляется после спектакля, обеспечивают ему власть, влияние, хороший доход и завидное положение в берлинском обществе. Нет, не гумплахскому учителю помешать такой будущности. Истинный талант всегда проложит себе дорогу!

Андреас охотно высказал бы свои надежды вслух, дабы самому в них укрепиться. Он несколько раз быстро оглянулся, от волнения у него спирало дыхание. Сосед, молча щурившийся на него сквозь пенсне в черной оправе, любезно осведомился:

— Мы, вероятно, коллеги?

Андреас смутился, но потом сообразил, — Вы тоже писатель? — спросил он.

Тот поклонился:

— Фридрих Кёпф, писатель.

Он сказал это с гримаской, точно такое признание было ему неприятно. Андреас же, наоборот, представляясь, зарделся от удовольствия. Он впервые назвал себя литератором. Ему казалось, что тем самым он официально начал свою карьеру.

— Правда, я делаю только первые шаги на этом поприще, — прибавил он.

— О, истинный талант всегда проложит себе дорогу, — уверил его молодой человек.

Андреас выпрямился и грозно взглянул на него, но, убедившись, что тот простодушно улыбается, ответил:

— Пока что я сотрудничал только в провинциальной газете.

— Ах, вы журналист?

— Я сотрудничал в отделе фельетона.

Андреас не стал называть малоизвестную газетку, покоренную его молодым талантом, а новый знакомый был достаточно деликатен и не спрашивал. Он вообще сам почти не говорил, а только с интересом слушал, как Андреас перечислял свои стихи, напечатанные «Гумплахским вестником», и рассказывал о многообещающем успехе своей новеллы.

Разговор был прерван. По окончании действия Андреас снова начал:

— В Берлине меня еще совсем не знают.

— Неужели? — с сомнением сказал Кёпф.

— Я и здесь охотно стал бы работать в газете, но приобрести знакомства так трудно.

— О, что касается этого — нас всюду встречают с распростертыми объятиями.

— Неужели? — спросил в свою очередь Андреас.

Как ни странно, он был озадачен словами коллеги, хотя все, что тот говорил, звучало необычайно добродушно. Кёпф, казалось, заметил это недоверие и решил рассеять его. Он добавил:

— Я, например, могу ввести вас в «Кафе Ура», если вам это улыбается.

— «Кафе Ура?» — переспросил Андреас.

— Собственно, кафе Кюльман, на Потсдамерштрассе. Там вы встретите немало сотрудников популярных газет.

— Ах, — воскликнул признательный и окрыленный надеждой Андреас, — это было бы чрезвычайно любезно с вашей стороны!

— Что ж, приходите в ближайший четверг. Я тоже там буду.

Кёпф распростился сейчас же по окончании спектакля. Андреас, в высшей степени довольный, отправился восвояси на Линиенштрассе, воинственно сжимая в кулаке кастет. Гумплахский учитель был далеко позади, начиналась новая жизнь.

II

«Кафе Ура»

— Господин… — запнувшись, спросил Кёпф.

— Андреас Цумзе.

Кёпф представил завсегдатаям «Кафе Ура» нового коллегу. Приняли его радушно. Доктор Либбенов, самая уважаемая персона среди присутствующих, усадил его рядом с собой и втянул в разговор. Расспросив юношу о его занятиях и планах, он сказал со вздохом — возможно, смиренным, а возможно, и гордым:

— Ах, я, собственно, уже десять лет не брал книги в руки.

Все с явным уважением отнеслись к этому признанию, и Андреас тоже, сам не зная