Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

— Вы от Ратибора? — спросил тучный господин.

Молодой человек растерялся.

— Простите, я из Гумплаха, — ответил он.

Господин благосклонно улыбнулся. Кафлиш разразился хохотом.

— Гольдхерц спрашивает, не с поручением ли вы от господина Ратибора к хозяйке дома. Вы, вероятно, хотите ей представиться? Совершенно лишнее.

Тучный господин со скучающим видом отошел к подозвавшему его знакомому. Кафлиш взял Андреаса под руку, словно они были друзьями детства.

— Это знаменитый адвокат? — спросил юноша.

— Его самого зрели ваши телесные очи. Знаете ли, с ним вам надо познакомиться. — И Кафлиш прибавил тоном ментора — Никто из здесь присутствующих не может быть уверен, что рано или поздно не воспользуется его услугами… Ну, а как ваши делишки? — тут же спросил он. — Бединер с вами мил?

— Очень, — сказал Андреас. — Прошлое воскресенье меня напечатали.

— Ага, стихотворение в «Нашем веке».

— Вы читали?

— Ну, это вы многого захотели! Просто «Наш век» обязательно помещает по стихотворению каждого подающего надежды таланта, рекомендованного шефу. На второе не рассчитывайте. А вот и Аста, — поспешно прибавил он, подтолкнув Андреаса, и уставился на проходившую даму.

— Какая Аста? — спросил Андреас, последовавший примеру Кафлиша.

Но его пьяная развязность тут же была наказана: он наступил даме на шлейф, и она повернула к нему полное презрения лицо.

— Так, теперь вы ее по крайней мере разглядели, — усмехнулся Кафлиш.

Дама прошла дальше, к долговязому блондину с козлиной бородкой, который, стоя в дверях, кивал ей через головы толпы.

Но сейчас Андреаса не так-то легко было смутить. Он спросил с задорным смехом:

— Да скажите же, кто она, эта Аста?

— Здешняя дочка, мой юный друг. И если она прохлаждается тут, — можете быть спокойны: мамаша где-нибудь совсем в другом месте.

— Почему? — спросил Андреас. Он все же растерялся.

— Почему? Святая невинность! Аста — девушка с принципами, то есть она играет под Ибсена, это современная женщина, существо скорее интеллектуальное, чем сексуальное, понимаете, дорогуша?

Кафлиш говорил, почти касаясь носом лица Андреаса и очень громко. По-видимому, он и не собирался скрывать свою осведомленность. Вокруг них начали смеяться. Андреас чувствовал, что на него обратили внимание, и это ему польстило.

— А мать? — спросил он во всеуслышание, проходя с Кафлишем дальше.

— Это женщина добрая, — шутливо отозвался Кафлиш, — даже чересчур добрая к нам, молодым людям.

— Понимаю, — сказал Андреас с интонацией, которую сам счел многозначительной.

— Вот там, кажется, Лицци Лаффе? — спросил он. К своему ужасу, он вдруг вспомнил фамилию той дамы, которую еще в передней оскорбил своей бестактностью. Он знал ее по театру, где она играла, а отношения Лицци с Туркхеймером не раз обсуждались в «Кафе Ура».

— Привет, Лицци, — сказал Кафлиш, мимоходом пожимая ей руку. Она даже не заметила Андреаса, а он благоговейно рассматривал ее туалет, роскошь которого ничуть не пострадала от того, что она сняла желтое парчовое манто. Он робко глядел ей вслед, пока она, подавляя окружающих своими пышными формами, вся усыпанная бриллиантами, шествовала под руку с тем самым господином, с которым он ее застал. Это был франтоватый молодой человек, широкоплечий, плотный, с безбородым наглым лицом и выправкой студента-корпоранта.

— Значит, Лицци тоже здесь?

Андреас старался говорить как можно беспечнее. Встреча с этой женщиной, похожей на оскорбленную герцогиню, окончательно отрезвила его. Да и у кавалера ее был грозный вид.

— Да, впрочем, она ведь входит в реквизит этого дома, — прибавил Андреас. Кафлиш осклабился.

— Пока что, разумеется. Говорят, Туркхеймеру она уже приелась. Смешно, знаете ли, как раз теперь, когда его жена рассталась с Ратибором!

— Слыхал, — не постеснялся соврать Андреас, решивший все понимать с первого слова. — Ну и нехорошо же ведет себя Лицци с тем молодым человеком, с которым она сейчас прошла, — сказал он конфиденциальным тоном, — я сам видел.

Кафлиш насторожился.

— С тем, у которого такой благонамеренный вид? — спросил он. — Ну, что же вы видели?

— Они целовались.

— Только-то?

Кафлиш был разочарован.

— Да, но здесь, в этом доме… — оправдывался Андреас.

— Чепуха. Ведь Дидерих Клемпнер состоит при ней в комнатных собачках. Не мешало бы и вам, дорогой мой, подыскать себе такое местечко. Клемпнер карьерист, но без Лицци из него ничего бы не вышло.

— А что из него вышло? — спросил Андреас.

— Вы не знаете? Да он драматург!

— Клемпнер? Никогда не встречал его фамилии на афишах.

— Святая невинность! И не могли встречать, он ничего не пишет, но тем не менее он драматург.

— Как же так? — спросил Андреас довольно резко. Выражение «святая невинность» казалось ему чуточку пренебрежительным. Кафлиш пояснил:

— Если он что-нибудь напишет, так это, возможно, будет драма. Понимаете?

Они вошли теперь в первую из трех больших гостиных, анфилада которых открывалась взору. Первая была бледно-зеленая, вторая ярко-красная, а третья bleu mourant[14] и рококо. Сквозь толпу гостей трудно было пробиться, но Кафлиш обладал особым талантом прокладывать себе дорогу. Андреас дивился количеству рукопожатий, которыми он оделял всех направо и налево, с любезной шуточкой отодвигая то одного, то другого и протискиваясь вперед.

Уже издали был слышен спор в группе мужчин, по всей вероятности биржевых дельцов, так как они говорили про некоего господина Шмербрюхена, имевшего обыкновение каждый день являться на биржу в новых брюках. Сегодня он появился в уже надеванных, и это возбудило всяческие толки. Подозвали коренастого, солидного господина, проходившего мимо со стройной молодой блондинкой.

— Блош! Что вы знаете о Шмербрюхене?

— Все вздор! — флегматично ответил Блош.

— Про брюки слыхали? — спросил кто-то.

— Припадок меланхолии, — возразил Блош. — Шмербрюхен влюблен без взаимности.

Кредит Шмербрюхена был восстановлен.

— Счастливец! — вздохнул стройный молодой человек с холеными черными усиками и миндалевидными темными бархатными глазами, перед которыми, вероятно, не могла устоять ни одна женщина.

— Душницкий, когда вы начинаете бахвалиться, у меня руки чешутся высечь вас, такой у вас глупый вид, — сказал кто-то.

Душницкий кротко ответил:

— Зюс! Святая невинность!

«Опять «святая невинность»!» — мысленно отметил Андреас.

— А вот и Кафлиш! — воскликнули остальные.

— Кафлиш, слышали что-нибудь про «Месть»?

— Полицей-президиум пропустил! Туркхеймер добился через своего зятя in spe [15].

— Еще бы, когда зять служит в министерстве… Гохштеттен ведь тайный советник?

— Да, себе на горе. Теперь Туркхеймер требует с него орден. Какой — неизвестно, но какой-то орден, говорят, предусмотрен в брачном контракте. Орден Солнца республики Пуэрта-Стервенца его уже не удовлетворяет. А потом он должен добиться постановки «Мести».

— Целиком?

— С ничтожными купюрами, — заявил Кафлиш. — Бой на баррикадах, избиение директоров восставшими рабочими, жена банкира, которую секут прямо на улице, — все остается. Изъят только кусочек с надругательством над церковью и неподобающим использованием священных