Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

— Нас могут подслушивать.

А у нас тогда все еще дымился огарок Советского Союза.

«Постой, Сьюзан, — подумал я, — ты же свободнейшая женщина с освобожденным нижним лицом. У тебя архикрутая любовница Энни Лейбовиц с далекими российскими корнями. Та самая, что обснимала весь Голливуд, сделала обнаженную фотографию Леннона с Йоко Оно за несколько часов до убийства Леннона… Сьюзан! Ты же еще и подруга Энди Уорхола, если не ворошить и дальше колоду знаменитостей, с которыми ты вась-вась… А мы проваливаемся с тобой в бред маккартистской Америки — никто никогда при мне в Штатах не оглядывался с испугом и не говорил „тише!“ — только ты, Статуя Свободы!»

В конце встречи Сьюзан заговорила о Бродском. Мы с ним, сказала она довольно восторженно, работаем над проектом homo legens. Что скажешь? Я ответил без особого обожания о маршальских наклонностях бывшего ссыльного пиита.

Мы вышли в ночной дождливый Нью-Йорк, и я очень смутно помню, что мы договорились встретиться в следующий раз в нашем отвратительно прекрасном Париже, но вместо этого расстались навсегда.

Но о чем-то, однако, поговорили. Я теперь могу прятаться за ее культовую спину и хлопать легенду по жопе, используя как метафору.

Чистилище так чистилище!

Зачистимся в этом махровом синониме карантина!

Искусство будущего будет в чем-то напоминать еду. Оно станет полезным, вкусным и результативным. Режиссеры все больше будут напоминать поваров, актрисы превратятся в королевских креветок.

Самым долгим предметом цензуры являлся анус. Только сейчас наши подруги осмеливаются пускать его в игру. И вот эти раздвигающиеся кулисы — это все равно как раздвинуть можжевельник и увидеть ночной небосклон.

Здравствуй, анус, ты — звездное небо.

Остальное только подступы к тебе.

Не зря сами женщины, увидев в любовной буре женский анус, раскрывают рот.

— А вот это ты говоришь интересно, — молвила моя лесбийская спутница.

— Потому что, — продолжал я сквозь шум времени в кавычках, — женщины видят перед собой своими глазами чистилище — the purgatory is open — тайну вселенной. Мужчины же на женский анус реагируют гораздо более спокойно.

— А что с мужчин взять? — пожала плечами Статуя Свободы.

— Они реагируют на него как на трофей, на обретенную силой собственность. А это не повод раскрывать рот.

Я прав, моя метафора? Ты для меня совсем незаметно ушла из жизни от лейкемии в 2004 году и похоронена на Монпарнасском кладбище в Париже. Но что же нам делать, если у нас обоих нет и не будет чистилища?

9. Похороны

О. курила, стоя у гроба. Время от времени тощая слеза катилась у нее по щеке, оставляя черный след непогашенной луны. Она смахивала слезу, всматривалась, прищурившись, в мертвое лицо мужа, который, казалось, не то поумнел, не то занялся, не обращая на нас никакого внимания, сочинительством, и снова закуривала.

Его мать с блекло-голубыми глазками убивалась по-деревенски, его сестры стояли огородными пугалами. Мужик в ушанке не по сезону, в воняющей керосином телогрейке топтался рядом с блуждающей улыбкой. Возможно, отец мертвеца.

О. держалась отстраненно, но под конец ей стало жаль его мать. Они обнялись и стояли, прижавшись щеками.

Черносотенцев собралось много. Они были куда более низшей лиги, чем Ерёма. Один из них прикрыл черной тряпкой нос, многие были в тельняшках и папахах. Там был тот самый офицер, но в штатском, кто зачетно облил мочой выставку О. Он у них выглядел как герой. Они приветственно хохотали и били его по плечу. Еще были очкастые, как кобры, попы из жидкобородого отряда фундаменталистов, и молодые, готовые к войне с США казаки под командованием краснощекого рыжего атамана с нагайкой в сапоге. Сестра лишила их идеолога. Впрочем, он сам утонул. Но верил ли он в то, к чему призывал? Верил ли он в эти морды? И верил ли в то, что сам утонул?

Это были совсем другие люди — не то, что на свадьбе. На свадьбе собралась знать, большинство гостей были по статусу выше Ерёмы, но группировались вокруг него как рупора новой идеологии. В Балаклаве была не свадьба, а сходка. На похороны же пришли люди без заграничных паспортов, для которых Ерёма сам был и лыжами, и яхтами, и казино в Монте-Карло. Для этих он был иконой.

Если на свадьбе после речей и сентиментальных возлияний О. была зачислена в их лагерь, авансом, не глядя, стала своей, то на похоронах был сквозняк понятий. Никто не говорил, что она утопила Ерёму, но каждый об этом думал. Не думала об этом одна только мама Ерёмы — ей казалось невероятным, что такая худышка может утопить ее крепкого сына. Впрочем, я не скажу, что О. была худышкой. Между нами, она была в соку, мужики от нее балдели. Но, конечно, не она утопила бедного Ерёму. Он сам утонул.

О. понравились поминки, где она сошлась с отцом Ерёмы, который снял ушанку и рассказал ей историю своего жизненного браконьерства. Оно, очевидно, повлияло на миронастроение Ерёмы. Разошлись не на шутку и сестры Ерёмы, Полина и Дуняша, — из огородных пугал они превратились в плывущие по волнам бумажные фонарики, хотя ляжки у обеих были довольно толстые. Но это только разжигало казачьи сердца.

Неожиданно для всех пришел единственный олигарх, друг Великого Гопника, гражданин России и Сканданавии, г-н Федоров.

Он долго, в компании своего дружка-богача, но пожиже, кружил по комнатам Ерёминской квартиры, разглядывал картины на стенах (Ерёма собирал картины Зверева), потом как бы невзначай подошел ко мне.

Мы были незнакомы. Тут нас позвали в отдельную комнату к столу. За столом уже сидели офицер, атаман с нагайкой и семейство Ерёмы. Г-н Федоров с богачом пожиже сел с О. и семейством Ерёмы. Офицер, сильно смущаясь миллиардера, произнес путанный тост, атаман крякнул, мы выпили не чокаясь.

За стеной орали гости, уже звучала музыка и раздались первые женские визги. Я видел, что г-ну Федорову не терпится задать мне вопрос. Он сохранял верховное достоинство российского олигарха, но нетерпение рвалось наружу. Он сидел, закинув ногу на ногу, сцепив ладони на коленке. Он откусил постный блин, прожевал:

— У меня к вам вопрос.

— Давайте.

— Я под санкциями.

Я знал, что он находится под американскими санкциями, но это было так далеко от меня. А бизнес у него был как многоголовая гидра. Захватившая мало-помалу все на свете. От минералов и углеводов до спорта и санаториев, от благотворительности до виноградников Тосканы.

— Не могли бы вы мне помочь?

— Как?

— Чтобы