Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

Вот ведь везде секреты! Он уже все знал об эпидемии, но со мной играл в дурака. Наш разговор о «Драконе в тумане» задержал двух статусных американцев в предбаннике на пятнадцать минут. Ставрогин сам пошел открывать дверь безмерного кабинета с извинениями.

Американцы вошли в кабинет. Посол бросился мне на шею. Это был мой давнишний знакомый по временам перестройки. Ставрогин недоверчиво посмотрел на наше объятье. Второй американец был выше посла по званию. Они пришли по поводу эпидемии.

Ставрогин был виртуозным переговорщиком. Он предложил американцам вместе бороться с эпидемией глупости.

— Но ведь Кремль ее не признает!

— Ну как сказать. СМИ не рискуют писать всю правду об этом. А мы не хотим паники.

— Это проблема не меньше, чем терроризм.

— Кстати, вот кто придумал ей название, под котором она существует в мире, — Ставрогин довольно грубо ткнул в меня.

Американцы потупились.

— Почему вы не желаете называть так называемую эпидемию русской болезнью, как это делают ваши свободные СМИ?

Американцы растерянно посмотрели друг на друга.

— Но дело не в названии, — атаковал Ставрогин. — На самом деле как раз западная демократия стала детонатором эпидемии глупости. И знаете почему? Вместо репрезентативной демократии у вас включили прямую демократию — и понеслось.

— Есть вопрос по Украине, — сказал тот, кто был рангом выше посла.

— По Украине? — полуоборот Ставрогина. — Такой страны не существует. Это видимость. Нам пришлось придать части этой видимости характер реальности.

Американцы ушли ни с чем. Уходя, посол не стал меня обнимать. Он, видно, подумал, что у нас со Ставрогиным заговор. В каком-то смысле так и было. Я бы, наверное, быстро задохнулся, если бы мне пришлось вести такие переговоры. Не зря Ставрогин переключился на поэзию. Когда закрылась за американцами дверь, я сказал:

— А нельзя ли мне встретиться с Великим Гопником? На предмет эпидемии глупости.

11. Русофоб должен сидеть в тюрьме

Я сидел писал статью о «Драконе в тумане». Тут Шурочка подбегает. О тебе говорят по радио. Что такое?

«Эхо Москвы» сообщило, где общественная организация «Борьба с нелегальными иммигрантами» подала на меня жалобу в прокуратуру. За мой роман «Энциклопедия русской души». Обвинение в русофобии. Значит, как только я занялся спасением О. и написал письмо генпрокурору, незамедлительно в меня выстрелили заявлением. В СМИ и в соцсетях дружно заговорили о том, что русофоб должен сидеть в тюрьме, и стали думать, сколько мне дадут. Это была какая-то стремительная кампания, как лесной пожар. Я не знал, как поступить. Я позвонил Ставрогину. Он внимательно выслушал меня, и я понял, что это — серьезно. Но в заключение он сказал, что ситуация пока находится в зародыше и с ней можно совладеть. На прощание добавил:

— Если будут звать в местную прокуратуру, сходите.

Прокуратура не заставила себя ждать. Я получил повестку в издательстве, где вышла «Энциклопедия».

Я отправился в прокуратуру с тяжелым сердцем.

12. Моя самая скандальная книга

Но это сторонний взгляд. Я давно пришел к выводу, что скандал устраивает не автор, а общество, которое не готово к принятию книги. Со временем общество трансформируется, и вдруг аморальная «Госпожа Бовари» Флобера или «Лолита» Набокова становятся нормой литературы.

Тем не менее, я написал необычный роман. Это — безжалостная книга. Для меня — поворотный момент. До того, как я взялся ее писать, я искренне верил в возможность мультикультурной цивилизации, объединенной общей идеей человечности. Я мечтал о мультикультурном мире и отрицал религиозно-идейное засилье национальной ментальности. Я и сейчас хотел бы вернуться к романтическому проекту торжества общих ценностей, но мир к этому не готов и будет ли он вообще способен на это, я не знаю.

Эта книга взорвала своего автора. Отсюда она и с формальной стороны необычна: фрагментарная, мозаичная, «рваная», местами кажущаяся бесформенной. Но это ложная бесформенность. На самом деле форма книги отражает восстание автора против своих иллюзий.

Это лирическое повествование о России после распада Советского Союза, но этим дело не ограничивается. Герой моего романа осознает, что гибель коммунистического тоталитаризма не освобождает человека от несовершенства его природы. Государство гибнет вместе с иллюзией, что оно во всем виновато, а мы его жертвы. Но ведь жертвы сами построили это государство, и теперь, когда оно распалось, мы стали ответственны за свои жизни. А мы оказались к этому неспособны. И опыта такого никогда не было, и дурные качества слишком часто торжествуют.

Мой герой — искренний человек. Он не захотел жить в этом мире. Нет, он не повесился и не отравился. Он просто описал (книга написана от его «я») этот мир без прикрас. В орбиту его зрения, в эпицентр едкого, порой ядовитого анализа попали разные цивилизации, но, прежде всего, Россия.

«Я» показал, что главная угроза для России — это власть Серого. В Сером — этом важном для меня персонаже книги — есть какая-то особенная, мощная и вроде бы даже святая историческая порча, которая и составляет тайну Россию. Некоторые нашли в Сером нарождающиеся черты Великого Гопника. Не знаю, решайте сами. Я всего лишь автор этой книги, а не всемогущий ее толкователь.

Мой герой ненавидит эту угрозу нового, бесчувственного, хохочущего империализма. Он думал: кончится Советский Союз — мы вольемся в европейскую семью народов, потому что наша большая культура имеет несомненно европейские корни и очертания. Влились ведь наши соседи, бывшие когда-то в составе России: финны, поляки, балтийские страны, — все по-своему, но влились. И мы вольемся. Но вышло наоборот. У нас на шее оказался какой-то исторический камень. Он потащил нас на дно. Мы отвергли мультикультурность, отвернулись от Европы, прокляли ее ценности. Мой герой увидел это еще в конце 1990-х годов, при Ельцине.

Эта книга вызвала и до сих пор вызывает бешеную ненависть в России. За нее я дважды оказывался на грани тюрьмы. Первый раз против меня возбудила дело общественная организация, которая объявляла себя борцом с нелегальной иммиграцией. Понятно, что это была ультранационалистическая партия. В прокуратуре меня встретил молодой худенький прокурор.

Он начал с того, что им еще принесли пять заявлений на меня.

— От кого?

— От славянских союзов и православных граждан.

В общем, все было согласовано.

Мы сидели в его кабинете среди кучи папок и просто бумаг. Он листал мою книгу. На обложке я был представлен в виде вурдалака.

Он пробежал глазами несколько строк и посмотрел на меня. Зачитал:

— Русский суд страшнее страшного суда.

Мне стало не