Великий Гопник. Записки о живой и мертвой России - Виктор Владимирович Ерофеев

— А ведь это правда, — задумчиво сказал местный прокурор.

Конечно, не он освободил меня от уголовного наказания. Высокие инстанции, включая, видимо, Кремль, посчитали, что не надо делать книге слишком большую рекламу.

Но как только националисты оставили меня в покое, за меня взялась, вы не поверите, кто — моя собственная Альма-матер. Речь идет о филологическом факультете Московского Государственного Университета. Я когда-то закончил этот факультет и сохранил о нем хорошие воспоминания. Я занимался там творчеством Хлебникова и Достоевского. Пропадал в Университетской библиотеке, где читал Бердяева, Шестова, Замятина, Пильняка — запрещенных тогда еще авторов.

А тут вдруг решили запретить меня.

19 профессоров моего факультета пишут гневное коллективное письмо с требованием запретить «Энциклопедию», изъять из книжных магазинов и разобраться со мной. Они были не прочь и посадить меня за книгу. Во главе этой кампании стоит декан филологического факультета, женщина с говорящей фамилией Ремнева.

Конечно, это странно, когда твой факультет, который ты когда-то закончил, хочет отправить тебя в тюрьму.

Печальный по отношению ко мне садизмразрушил один из филологов-профессоров, который заявил, что он этого коллективного письма не подписывал. Возникла неловкая ситуация. Письмо растворилось в воздухе. А если бы он подписал? Или если бы отправили письмо без его подписи?

Ремнева еще и дальше поливала меня. Но я, завороженный выступлением Альма-матери, уже мог вздохнуть с облегчением. Правда, до меня дошли сведения, что дама с агрессивной фамилией в каком-то видеобращении объяснила людям, что хотя я и русофоб, но в тюрьму меня сажать она не хотела. Ремнева оказалась либералкой.

Не верьте московским профессорам! Ничего русофобского вы в этом романе не найдете. Там есть отчаянные крики героя о слабостях нашей российской ментальности, о том, что народ не нашел себя в демократии. Но, по-моему, весь роман соткан из любви к моей стране. И юмор, который в нем присутствует — это главный положительный персонаж (как и у Гоголя в «Мертвых душах»).

Но роман не останавливается только на проблемах России. Какие-то фантастические видения приводят героя в Америку, в Европу. У него и любовницы заграничные. Одна — француженка Сесиль. Другая — американка, которую он зовет «Американской Заей». Но главная любовь — это русская, яркая, эксцентричная девушка со своей особой сексуальностью, представлением о политике, красоте и порядке вещей.

Моя Россия — это та Россия, которая даже в самую трудную минуту способна рассказать о себе, о своей деградации, падении и мечтах, порой несбыточных, о возрождении. Я отказался от романтических иллюзий, но готов признать, что для меня европейские ценности (которые, может быть, в Европе слишком левым и слишком правым кажутся ловушкой или вздором) на расстоянии, из Москвы, представляются основой свободной жизни. Россия сегодня далека от них, идеологически враждебна Европе (в этой книге я этого не скрываю), но если у России есть будущее, то оно — европейского содержания.

24 февраля

Я попал в отчаянное положение.

Моя статья о «Драконевтумане» ушлавгазету.

Ставрогин меня спас от тюрьмы (закрыл дело с «Энциклопедией»).

Шурочка искусала все свои ногти.

Я, конечно, мог бы броситься в ноги редакции, чтобы не печатали…

13. Либеральная оргия

Телефонный звонок. Знакомый голос:

— Ну, как ты, борец с глупостью?

— Заткнись, алкоголик.

— Нельзя жениться на гопнице! Это вредно!

Это он о Шурочке.

— Молчи, мерзавец! — я делаю вид, что взбешен. — Она просто-напросто пересмешница.

— Отличительная особенность гопника! — хохочет Артур.

Мы ввязываемся в разговор о гопниках.

— После века коммунистических случайностей, — вещает мой друг, — наконец-таки появилась надежда на закономерность. В России каждый четвертый — гопник. Остальные в большинстве своем — его прислуга.

— Неприязнь к интеллигенции, вплоть до репрессий и уничтожения, — подхватываю я. — Смерть предателям!

— Ну вроде того… Жажда победы любой ценой, в нужный момент впасть в несознанку.

— Пестрые одежды гопниц… — проносятся мои давнишние видения. — Как присядет, полжопы видно.

— Непонимание простых вещей, нет чувства масштаба, — хмыкает Артур. — Твоя Шурочка даже не знает, что такое порядочный человек. Мама и улица ее такому не обучали.

— Кончай про Шурочку, — умоляю я.

— Грубость, жестокость, любовь к хамским присказкам. Великий Гопник останется в истории как историческая необходимость. Он состоит из спецопераций.

— Великий Гопник отменил негативное значение самого понятия гопник, — веселюсь я. — А кто не гопник, тот не наш.

— Гоп-стоп! — кричит Артур. — Этот пафос отжать, отнять, присоединить и победить.

— Напитавшись глубинной философией гопничества, Великий Гопник создал страну незаходящего солнца, — рыдаю я.

— Шурочка… — начинает Артур.

— Молчи. Убью, — заканчиваю я.

— Великий Гопник, как клещ, впился в спину страны, но, когда она развернулась к нему лицом, оказалось, что он смотрится в зеркало.

14. Перепляс

А потом пошел первый снег. И все закружилось не то от испуга, не то от счастья. И в этом бело-сером тумане я увидел снежные танцы.

Два города смотрят друг на друга через реку. Река хотя и широкая, но соседа даже в метель видно. Пассажирский кораблик переплывает реку от пристани до пристани всего за десять минут. И, переплыв, ты попадаешь в другой мир.

Это редкий случай, когда русская государственная граница так открыта, ничем не защищена. Обычно она прячется в лесах или уж во всяком случае отделена запретной для населения пограничной зоной. А здесь в Благовещенске выходишь на еще не достроенную богатую набережную, подходишь к реке, протираешь от снега глаза — глядь! — перед тобой панорама Хэйхэ.

Ну стоит, правда, на Амуре катер русской пограничной охраны, да на набережной высится бронзовый монумент пограничника с собакой. И у собаки, и у пограничника на голове шапка свежего снега. Есть и выставленный на самой набережной, на пьедестале, старый, отплававший свой век военный катер с пушкой, направленной на Китай. Не очень дружески, но скажите, куда еще направить дуло?

Танцы, как правило, начинаются вечером — как и полагается танцам. Хэйхэ вспыхивает мощной разноцветной иллюминацией, освещающей многоэтажные дома, торговые центры, телевизионную башню и все остальное, чем можно гордиться. Это танец роста, богатства, развития, будущего. Освещаются и красивые парки вдоль реки, которая по-китайски называется Черным Драконом. Когда идет снег, река действительно очень чернеет, и в ней просыпается непредсказуемый дракон.

В парках Хэйхэ, на кленовых набережных, где лиловые листья еще напоминают о бабьем лете, на радость русским друзьям стоят высокие, бокастые расписные матрешки. Они тоже созданы для танца. Но есть подвох. Первоначально матрешки служили урнами. В их внутренности сзади, на уровне попы, китайцы сбрасывали мусор. Но русские официальные друзья застыдили китайцев, и матрешки утратили