Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

— На тысячу марок воздуха! — в восхищении воскликнула Лицци Лаффе.

— Я охотно брошу тысячу марок на воздух, раз дело идет об удовольствии моих гостей, — возразил Туркхеймер с галантным поклоном.

Гости возвращались теперь все в большем количестве, и, когда зал опять наполнился и передвигаться стало возможно только искусно лавируя, пронесся слух, что публика хочет танцевать. Кругленький господинчик, неизвестно откуда вынырнувший, улыбаясь и потирая руки, засеменил к роялю, поставленному в углу огромного зала, и сейчас же энергично принялся играть вальс.

Пять-шесть пар завертелись под люстрой, наступая на ноги стоявшим вокруг и этим постепенно отвоевывая себе немного свободного пространства. Андреас нашел, что на приходских праздниках в деревнях Гумплахской округи танцуют, в общем, лучше. Все же он обратил внимание на грациозные движения молодой дамы, которую Кафлиш из «Ночного курьера» назвал супругой Блоша. Он смотрел, как она танцевала со своим мужем, и удивлялся умению, с каким она вела своего кавалера, не давая ему сбиться с такта. В ее увальне-муже было какое-то добродушие — он, очевидно, радовался возможности угодить ей. Она же как будто и в самом деле знала только его одного, — такой робкой и чужой казалась она здесь, среди этих людей, с ее пепельными, гладко причесанными волосами, в скромном платье с вырезом в два пальца шириной!

Андреас вспомнил, что Кафлиш советовал ему расспросить Клемпнера о фрау Блош. Клемпнер, воодушевленный произведениями Клаудиуса Мертенса, все еще разглагольствовал об искусстве и обществе. Андреас прервал его вопросом:

— Супруги Блош, верно, молодожены?

Клемпнеровскому красноречию дана была новая пища.

— Потому что танцуют вместе? О, они проживут с глазу на глаз до восьмидесяти лет, а браку их все будет не больше месяца. Сказать вам, что такое супружество Блошей? Ну так вот: это фиалка среди дикого мака, идиллия в суде присяжных. Знаете вы, кто такой Блош?

Андреас отрицательно покачал головой.

— Вы полнейший профан, не в обиду вам будь сказано. Из всех биржевых дельцов Блош пользуется самой дурной славой, он продал душу Туркхеймеру. Он берется за операции, за которые старому и почтенному банкирскому дому Туркхеймер браться не к лицу. Патрон умеет ценить его скромность и ежегодно дает Блошу заработать в среднем пятьдесят тысяч марок. Ну, может ли, по-вашему, у такого человека, как Блош, быть то, что называется сердцем? Так вот, слушайте! Примерно лет пять тому назад Туркхеймер послал Блоша куда-то в провинцию взыскать долг с одной из своих жертв. Так, с мелкого фабриканта, который как дитя радовался тому, что может принять участие в спекуляции земельными участками вместе со знаменитым банкирским домом Туркхеймер. Боясь упустить завидный случай, он заложил и перезаложил фабрику, наполовину выплатил свою долю за участки, а остальное получил в кредит от Туркхеймера. Когда участки поднялись в цене, Туркхеймер поспешил закрыть своему компаньону кредит. Теперь он только дожидался срока платежей, чтобы за бесценок получить его долю. Дело было так ясно, что, казалось, можно было покончить с ним вполне полюбовно. Итак, Блош приезжает с лучшими намерениями, готовится к собранию кредиторов и не возражает против полюбовной сделки, в том случае, само собой разумеется, если участки достанутся Туркхеймеру. И что же он узнает? Тот человек действительно обанкротился, но, надо вам сказать, обанкротился по-честному, так что и поверить трудно. Просто трогательно — он продал даже драгоценности своей дочери.

Потрясла ли Блоша беседа с ним? Как знать? Но я больше вас знаком с мрачным миром дельцов, и, поверьте мне, великодушие так же слито в них с хищническими инстинктами, как их универсальная глупость с деловой сметкой. Один раз в жизни Блоши могут позволить себе сентиментальный поступок; и поскольку Блоши — народ везучий, это тоже идет им впрок.

Словом, когда Блош после озадачившей его вконец беседы расстается со своей жертвой, он видит у окна в гостиной, где почти не осталось мебели, дочь банкрота. Он тотчас же возвращается к отцу, теребит усы и несколько смущенно говорит:

«Господин Мюллер, очень сожалею, что могу показаться вам назойливым, но должен сказать, что буду счастлив, если вы отдадите мне руку вашей дочери».

Разорившийся человек, которому вдруг в зятья, как с неба, свалился миллионер, хватается за голову и, прослезившись, падает на колени перед своим спасителем. Представьте себе эту сцену в театре! Эффектно, как вы полагаете?

— Поразительно! — заметил Андреас.

— А надо вам сказать, что Туркхеймер неоднократно высказывал намерение женить Блоша на Асте и взять его в долю.

— Поразительно! — повторил Андреас. — И Блош счастлив с женой? — спросил он.

— Больше того! — сказал Клемпнер, — он ни разу не изменил ей. Говорю вам, образцовый брак, если только такой возможен в кругах, где в сущности на брак смотрят как на институт допотопный.

Андреас еще долго слушал бы клемпнеровские рассказы. Стоя в дверях, он с безотчетным страхом глядел в зал, где танцевали. Ему чудилось, будто там притаилась опасность, которая могла свести на нет весь успех сегодняшнего вечера.

«А что, если меня заставят пригласить одну из этих жаждущих потанцевать девиц, — задавал он себе вопрос, — как мне с ней быть и что тогда будет?»

Худые девицы были мало декольтированы; те, что пополнее, — значительно больше. Лица у многих были бойкие, улыбки не всегда привлекательные, но у всех без исключения отнюдь не наивные. Они казались Андреасу жеманными, как принцессы, насмешливыми, как уличные мальчишки. До чего бесцеремонно смеется прямо в лицо солидному, богатому на вид господину с кривыми ногами вон та невзрачная крошка.

Андреас был почему-то уверен, что от девиц ему ждать нечего. Они сидели в ряд, отливая всеми цветами радуги, и откровенно потешались над мужчинами, Андреас разглядывал их и про себя называл «индюшками». Но все же они наводили на него страх. Если ему суждено найти здесь свое счастье, то исключительно при посредстве женщин зрелых, благодаря зрелому опыту ставших добрее и снисходительнее; они способны оценить искреннее обожание молодого человека. «Для девушек я слишком прост», — пришел он к окончательному выводу.

Он вспомнил участливую улыбку Адельгейды, когда она спрашивала, не чувствует ли он себя в Берлине чужим.

Туркхеймер, время от времени тащивший к барышням неосторожно высунувшегося вперед кавалера, вызывал в нем беспокойство. К счастью, он исчез вместе с несколькими другими мужчинами в соседней комнате. Во избежание возможных неприятностей, Андреас уже подумывал незаметно покинуть общество, но тут совсем близко от него прошла хозяйка, которую подозвали две-три пожилые дамы. Ее гордая плавная походка понравилась Андреасу еще больше, чем усталая спокойная