Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

не трогался с места. Они стояли у той самой двери, за которой недавно скрылся хозяин дома с несколькими гостями. Кафлиш сделал рукой жест, будто продолжая оживленный разговор.

— Знаете что, — сказал он тихо, — рядом идет игра. Вам надо поглядеть!

Он быстро впихнул Андреаса в дверь, проскользнул следом за ним и поспешно задернул портьеру.

Они прошли зеркальную комнату, совершенно подобную той, которая служила вестибюлем к клаудиусовскому музею. Затем вошли в обширный, наполовину пустой зал. На диванах, стоявших вдоль стен, клевали носом два-три старика, зато множество гостей обступило круглую балюстраду, опоясывавшую на незначительном расстоянии такой же круглый игорный стол. На столе Андреас увидел весьма затейливое горизонтальное колесо, семь спиц которого были закреплены лошадками из слоновой кости. На них сидели крошечные серебряные инкрустированные перламутром наездницы, по большей части в чрезвычайно рискованных позах. Создать их мог только Клаудиус Мертенс.

— Вы играли раньше? — спросил Кафлиш.

Андреас охотно бы солгал, но побоялся быть уличенным.

— Нет, — сказал он.

Кафлиш неожиданно оглушил молчаливое собрание пронзительным и торжествующим криком:

— Господа, представьте! Господин Цумзе никогда еще не играл!

По рядам гостей пробежал шепот, смысла которого Андреас не понял. Длинный тощий человек тут же подошел к нему и дотронулся слегка дрожащей рукой до его локтя.

— Разрешите мне задать вам вопрос, сударь: сколько вам лет? — спросил он вежливо.

— Двадцать три, — ответил Андреас так же вежливо.

— Ставлю на пятую! — даже не поблагодарив Андреаса, крикнул тощий толстяку с седой щетиной на бледном жирном лице, стоявшему за балюстрадой. Тот принял от тощего деньги и передал ему несколько билетиков.

Среди игроков поднялся ропот: не хитрая штука выиграть, заручившись содействием новичка. Игра не действительна, они требуют обратно свои ставки. Но бледный толстяк решительно запротестовал. «Игра сделана!» — крикнул он и приготовился завертеть колесо. Его попытались остановить. Туркхеймер подошел к возбужденным гостям и, любезно улыбаясь, постарался их успокоить.

— Порядок прежде всего, господа.

— Voyons, messieurs! [18]— поспешил ему на помощь главный редактор, доктор Бединер, и обратился к господину за балюстрадой — Минутку, господин Штибиц, прошу вас! А вы не хотите поставить? — спросил он Андреаса.

— Разумеется! Ставьте, ставьте! — сказал Туркхеймер, благосклонно кивая молодому человеку. — Ставьте, ставьте, господин… н… н…

— Цумзе, — подсказал Андреас. — На пятую! — потребовал он затем громким голосом так, как он это слышал от тощего господина.

— Сколько? — спросил господин Штибиц.

Андреас увидел, что перед игроками на зеленой обивке балюстрады возвышаются кучки золота, и его взяла оторопь. Потом он испугался, как бы не заметили его колебания, и поскорее, однако как можно спокойнее, сунул руку в карман. Он открыл портмоне, не вытаскивая его, ибо считал, что так шикарнее, и небрежно бросил обе двадцатимарковые монеты, что были там, на зеленое сукно.

Штибиц дал ему две фишки, и среди полной тишины зажужжало колесо. Андреас смотрел как зачарованный на крутящееся кольцо, в которое все сперва слилось. Мало-помалу опять стало возможно различить лошадок. Ему показалось, что прошла целая вечность, пока колесо остановилось. Игроки перегнулись через балюстраду и подняли крик.

— Выиграла пятая! — спокойно сказал Штибиц.

Он принялся выплачивать выигрыши и положил перед Андреасом двести восемьдесят марок.

Андреас мельком взглянул на деньги и оставил их на месте. Он боялся покраснеть от радости и как можно равнодушнее поглядывал на пятую лошадку, остановившуюся у столба. Сидящая на ней серебряная дама, которая своей позой оскорбляла приличия больше, чем, вероятно, сознавала сама, казалось, вызывающе улыбалась ему. Он услышал, как один из выигравших воскликнул:

— Ну, можно продолжать?

— Тс, не портите дела, — остановил его тощий господин, которому, как думал Андреас, он был обязан, ибо тот первый назвал пятерку.

Слышен был только звон монет, которые перебирал Штибиц. Он обратился к ближайшему игроку.

— Я — пасс! — отвечали все один за другим. Слова падали резко и отрывисто, словно выстрелы. Когда Штибиц дошел до Андреаса, тот почувствовал, что на него обращены все взоры.

«Люди суеверны, — подумал Андреас, спокойно глядя на Штибица. — Колесо может остановиться где угодно. Какой смысл выбирать тот или другой номер? С пятеркой мне повезло».

— На пятую! — сказал он и пододвинул к Штибицу двести восемьдесят марок, лежавшие перед ним.

Легкое колебание волной пробежало по собравшимся, затем все наперебой стали кричать:

— На пятую!

Когда Штибиц собрал все ставки, Туркхеймер, спокойно улыбаясь, произнес:

— На седьмую!

— На пятую! — сейчас же вслед за ним сказал подошедший господин с холеной черной бородой. Андреас узнал сиониста Либлинга.

И опять крутящееся колесо, из которого медленно выплывают лошадки. Когда колесо остановилось, все снова жадно перегнулись через балюстраду.

— Выиграла пятая!

На этот раз никто не спорил: выиграли все, за исключением Туркхеймера. Штибиц выплачивал. Он положил перед Андреасом кредитку в тысячу марок, кредитку в пятьсот марок, четыре кредитки по сто марок и три монеты по двадцать марок. Андреасу почудилось, будто у Штибица на лице дрогнул дряблый жир, покрытый седой щетиной.

Туркхеймер подошел к молодому человеку и протянул ему руку, с довольным видом поглаживая другой крашеные рыжеватые бачки.

— Для меня истинное удовольствие проиграть свои деньги вам, — сказал он. — Я весь вечер ставлю на седьмую, — надо же когда-нибудь выйти и ей.

Андреас мог только коротко поблагодарить. Он украдкой поглядывал на Штибица и с тайной заботой переводил взгляд с него на свой выигрыш, который мысленно подсчитал — тысяча девятьсот шестьдесят марок, — а затем опять на Штибица, на этот раз направившегося прямо к нему.

Что ему сказать? В третий раз — не выиграть, думал он, меж тем как обладание такой крупной суммой и страх проиграть ее вызывали у него сердцебиение. Он перевел дух и поднял руку, собираясь возможно более холодным, медленным жестом еще раз пододвинуть Штибицу всю сумму целиком. Но в течение той секунды, пока рука приближалась к балюстраде, мозг работал с неслыханной быстротой.

Неужели это нужно? Несомненно, не очень благородно тут же сунуть выигрыш в карман и уйти. Пожалуй, после этого будет неудобно здесь бывать или к нему потеряют всякое уважение. Все обратят на это внимание. Значит, все-таки нужно.

Но все целиком? Чепуха! На него вдруг напала величайшая рассудительность; его врожденная рассудительность возобладала вовремя, рассудительность его отца, крестьянина-виноградаря, дрожащего над каждым пфеннигом и радовавшегося, когда лозы, которые он выхаживал, точно грудных младенцев, давали раз в семь лет хороший урожай. Поставить на номер две тысячи кровных, заработанных денег, иначе говоря, выбросить их за окно? Пусть берлинцы, если им охота, так дурят. Тут уж не надо расшаркивания перед обществом. Еще не закончив своего спокойного жеста и не коснувшись кредиток,