Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

экипировке, которая должна удовлетворять вкусам самого изысканного общества и в то же время считаться с вашими индивидуальными особенностями. Я хочу сказать, — ни малейшей утрировки в смысле модного шика, но зато некоторая художественная непринужденность.

Андреас был в полном восторге от проницательности портного. Господин Берендт прибавил:

— Разрешите более тщательно изучить ваш стиль.

— Как? — спросил Андреас.

Но господин Берендт уже погрузился в изучение. Он прищурил один глаз и на большом расстоянии обошел вокруг шелкового пуфа.

— Будьте так любезны пройтись вон к тому зеркалу! — попросил он.

Когда Андреас вернулся, господин Берендт произнес:

— Я удовлетворен.

Он позвонил, вслед за чем появился закройщик с сантиметром. Господин Берендт, поклонившись, сейчас же удалился, ибо он гнушался презренной прозы и считал, что снять мерку можно и без него.

Андреас вышел из ателье с сильно возросшим чувством собственного достоинства. У него было еще много дел: он заказал две дюжины тонких рубашек, а кроме того, еще и кучу всякого белья. Он счел также весьма существенным приобрести несколько изящных ночных сорочек с вышитым воротом и шелковыми шнурами. Затем он отправился в мастерскую обуви и всюду торопил с выполнением заказа.

В пятницу, в приемный день, указанный ему фрау Туркхеймер, он с удовлетворением разложил на диване свои роскошные обновы. Полная экипировка от господина Берендта покрывала всю прочую мебель, которая, несмотря на свой преклонный возраст, еще не видывала такого великолепия. Творения, вышедшие из ателье на Моренштрассе, оказались для любознательного юнца своего рода иллюстрированным руководством изящных манер, так тщательно были они приурочены к самым разнообразным моментам светской жизни. К каждому костюму был пришпилен билетик с надписью: «Визитный костюм», «Вечерний костюм» (petit comite) [20], «Костюм для прогулок», «Smoking dress» (для мужского общества), и со всякими другими разъяснениями, коим надлежало уберечь Андреаса от промахов. Он был благодарен знаменитому портному за такую предусмотрительность, как за деликатную дружескую услугу. Теперь он был обладателем двух сюртуков разной длины, двух фраков, смокинга, трех визиток серого цвета различных оттенков, трех коротких пиджаков, макферлана и двух пальто. Сверх комплекта имелось еще пять пар брюк светлых тонов, а фасон жилеток свидетельствовал о художественно изощренной фантазии.

Андреас выбрал выходной костюм, снабженный господином Берендтом билетиком с надписью «Five о’ clock». Когда по окончании туалета он подошел к зеркалу, на него глянул тот самый образ, который в течение года маячил перед ним, как недостижимый идеал.

Черный суконный сюртук доходил до колен. Слегка отвернутые атласные лацканы гармонично обрамляли светло-коричневый в мелкий цветочек жилет. Светлосерые брюки волнистой линией ниспадали на лакированные ботинки. Андреас несколько раз попробовал, садясь, незаметно подтянуть брюки и выставить черные шелковые носки. Когда желаемый результат был достигнут, он полюбовался на молочное мерцание сорочки, заложенной мельчайшими складочками. Натягивая перчатки, он продолжал репетировать непринужденные позы.

В кармане нового пальто он нашел счет господина Берендта. За одиннадцать костюмов плюс разные отдельные предметы — четыреста марок, что не составляло даже тридцати марок за тройку, то есть значительно меньше того, что брал за свои творения гумплахский портной. Уходя, Андреас окинул презрительным взглядом снятую с себя одежду. Это, собственно, было его прежнее «я», жалким комочком печально свернувшееся в углу. У него вырвался громкий возглас:

— Подумать только, что это когда-то был я!

Сюртук не жал под мышками, брюки не мешали в шагу, а сознание того, что никто не найдет в его туалете ни малейшей погрешности или дешевки, придавало эластичность походке счастливого юноши. Так как был ясный морозный день, Андреас пешком отправился на Моренштрассе, где, преисполненный собственного достоинства, уплатил свой долг. Затем он поехал к Туркхеймерам.

На этот раз он со спокойной самоуверенностью направился к двери, которую распахнул перед ним лакей. Он полагал, что в этом доме, среди этих людей для него уже не может быть ничего неожиданного. Поэтому он чуть не растерялся, когда вошел в совершенно не знакомую ему комнату. Стены были обтянуты желтым атласом. На них без всякой симметрии висели небольшие картины, производившие впечатление дорогих, возможно, благодаря широким черным рамам, инкрустированным перламутром. Черная лакированная мебель изящной и эксцентричной формы с тонким золотым рисунком была разбросана прихотливыми группами по два, по три предмета, на больших расстояниях. Посередине расстилалась зеленоватая гладь тканого ковра, по которой вились белые ненюфары.

Когда Андреас вошел, на минуту воцарилось молчание. Он чувствовал, что все лорнеты направлены на него. Только фрейлейн Аста, сидевшая в амбразуре окна, продолжала громко беседовать со своим женихом. Хозяйка очень благосклонно поздоровалась с ним, как будто не обратив внимания на его новый с иголочки костюм. Она подвела его к фрау Мор и к фрау Пимбуш, болтавшим с господином Либлингом, после чего возвратилась к господину Пимбушу. Тот осведомился, не понижая голоса, кто это такой. Когда фрау Туркхеймер пояснила ему, что господин Цумзе писатель, он заявил: «Не понимаю, как в наши дни можно писать книги», и умолк, словно считал всякие дальнейшие разъяснения излишними.

Фрау Мор смотрела на Андреаса с выражением очаровательной задушевности. «Я с первого же мгновения почувствовала к вам симпатию», — было написано на ее лице.

— Говорят, вам на днях очень повезло в игре? — заметила она.

— Берегитесь, как бы это не повредило вам у женщин, — сказала фрау Пимбуш высоким дребезжащим голосом и с такой интонацией, что Андреасу даже стало жутко. Она сверкнула на него зеленоватым взором.

Господин Либлинг стал возражать против подобного суеверия, и то моральное превосходство, с каким он это делал, было ему к лицу. Андреас сравнивал сюртук Либлинга со своим и про себя восхищался тонким чутьем, какое проявил господин Берендт. Индивидуальность Либлинга требовала простой корректности, даже в покрое жилетки чувствовались незыблемые нравственные устои. На собственном же его костюме лежал неуловимый отпечаток художественности, вполне гармонирующий с его внешностью. Андреас носил волосы несколько длиннее, чем было принято. Покрой его слегка подхваченного в талии сюртука напоминал, правда, 1830 год, но, как и предупреждал господин Берендт, без всякой утрировки в смысле модного шика. А как раз это и отличало внешний облик господина Пимбуша.

Андреас, рассеянно слушавший либлинговские выпады против суеверия, внимательно разглядывал сверхмодный (именно благодаря своей старомодности), костюм Пимбуша и то, с каким умением он его носит. Пимбуш не делал ни одного даже самого незначительного движения, которое не диктовалось бы законом моды. Надо было видеть, как он приподнимал полы сюртука, когда садился, как ставил цилиндр на этажерку, поворачивал голову, покручивал усы и держал двумя пальцами сигарету: именно так, как это полагалось делать в 1894 году всякому, претендующему на хороший