Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

тон, и как два года спустя не станет, верно, делать никто. Педантичность, с какой он выполнял весь ритуал моды, придавала ему что-то сакраментальное, — так во всяком случае утверждал Кафлиш, по мнению которого Пимбуш в душе был мистиком. Он счел бы себя погибшим, если бы на его цилиндре не играло семи бликов, а на туберозе в петлице было бы не тринадцать лепестков.

Пимбуш являл собой законченный тип обитателя Земли обетованной, какой она представлялась Андреасу, однако он, как это было известно молодому человеку, не покладая рук трудился на благо своей страны. Пимбуш был сыном и наследником того великого Пимбуша, который дал свое почитаемое берлинским простонародьем имя введенной им особой картофельной сивухе. Теперь дело шло уже само, и сыну не приходилось прилагать много стараний. Но он работал даже тогда, когда созерцал свои ногти или повторял последнюю биржевую остроту. Как только окна пивных начинали отбрасывать свет на ночные улицы, Пимбуш принимался за работу. Медленный поток пролетариев вливался в гостеприимно открытые двери кабака. Шести стопок пимбушевской сивухи было достаточно, чтобы переселить самого неподатливого в царство его идеалов. Упившиеся до полного блаженства грезили, лежа в сточных канавах. Ядовитый дух обволакивал город, стремившийся утопить себя в море водки.

А Пимбуш сидел за работой где-нибудь в гостиной, обсуждая проблему высоты воротничка по последнему крику моды.

Само собой разумеется, Пимбуш презирал народ, пивший его водку. Но и о делах он тоже говорил, как посторонний, словно они его и не касаются. Кафлиш называл его сивушным аристократом и причислял к довольно обширной категории биржевых аристократов. Ибо Пимбуша снедало тщеславное желание прослыть ярким представителем утонченного общества, обреченного на упадок. С тех пор как он повстречал у Туркхеймеров барона Гохштеттена, он взял его за образец и старался усвоить аристократическое выражение его физиономии. Его усилия несколько облегчались тем, что и у него были бесцветные стеклянные глаза, желтая, как пергамент, кожа вся в порах, и плоский череп, по которому опустошительным потоком прокатились тридцать веселых лет. Только хищные челюсти, прожорливо щелкавшие при разговоре и обнажавшие длинные острые щучьи зубы, могли еще поведать о сильных стяжательских инстинктах его предков. Но он так старательно опускал нижнюю челюсть, которая бессильно отвисала у него чуть не до самой груди, что в конце концов он и челюсти приспособил к своим целям. И хотя этот отпрыск крепких бюргеров решительно ничего не знал о происхождении своего деда, все же он был так же близок к идеалу полнейшего кретинизма, как и барон фон Гохштеттен, предок которого поселился в Бранденбурге вместе с бургграфом нюрнбергским.

Субъект, которому Андреас уделял так много внимания, вдруг испустил крик ужаса. Побледнев от страха, Пимбуш уставился в лицо хозяйке и пролепетал:

— Что вы говорите? Все билеты на «Месть» распроданы? Не может быть, сударыня, это повергает меня в отчаяние! Клэр! — воскликнул он. — Ты слышишь? Все билеты на «Месть» проданы, а у нас нет ложи!

Он Поднялся и, устало сутулясь, сделал два шага по ковру. Его жена направила на него лорнет.

— Ну что ж, как-нибудь переживем, — небрежно заметила она.

Он с негодованием посмотрел на нее.

— Да ведь это же немыслимо! Как ты можешь так говорить?

— Ах ты мой бедненький! Почему же ты раньше не позаботился о билетах?

Фрау Мор вступилась:

— Дорогая Клэр, ты ведь знаешь, что «Месть» необходимо посмотреть. Там будет весь свет, это событие!

— На сцену выносят революцию, все разбивают вдребезги! — насмешливо крикнула Аста.

— Какая безвкусица! — заметил Либлинг.

— Автор неизвестен? — спросил Андреас.

Пимбуш ломал себе руки.

— Говорят, это кто-то из нашего круга! На премьере, быть может, станет известна фамилия автора. Не попасть на премьеру! Да ведь после этого никто на тебя смотреть не захочет. Ты только подумай, Клэр!

Его супруга нетерпеливо пожала плечами и обратилась к фрау Туркхеймер:

— У вас есть ложа?

Хозяйка дома разговаривала с Гохштеттеном; по-видимому, ее мало интересовало это важное событие. Она ответила уклончиво:

— Я еще ничего определенно не знаю, милая Клэр. Кто бы мог подумать, что билеты разойдутся так быстро. Доктор Бединер обещал о нас позаботиться. Если мы достанем ложу, то, конечно, не забудем и вас.

— Сударыня, будьте уверены в моей неизменной признательности! — воскликнул Пимбуш.

— Но пока я ничего не могу обещать, — сказала, улыбаясь, фрау Туркхеймер.

Пимбуш еще не вполне успокоился. Он вытащил часы, озабоченно взглянул на дверь, но уйти раньше Гохштеттена не решился. Он старался показываться вместе с бароном всюду, где только возможно, и провожал его до дверей министерства. Ибо Пимбуш лелеял сумасбродную и тщеславную мечту быть принятым при посредстве туркхеймеровского зятя в аристократический жокей-клуб.

— Но вы-то должны знать, кто автор? — спросила Андреаса фрау Пимбуш.

— Почему? — наивно возразил он.

— Ну хотя бы потому, что вы писатель.

Фрау Мор прибавила:

— Вы, конечно, все в сговоре и нарочно держите фамилию в секрете, чтобы возбудить наше любопытство!

— Я ничего не знаю, — заверил Андреас.

— И не можете сообщить нам никаких подробностей о пьесе?

— К великому сожалению, нет.

Фрау Пимбуш посмотрела ему в самые глаза, словно гипнотизируя его.

— Но ведь вы там будете? — спросила она.

— Нет, — сказал Андреас, совсем смутившись.

— А почему?

Он и сам не знал почему. Входной билет, верно, еще можно получить. Почему бы ему не пойти? Он сказал «нет» просто так. А теперь смутился, но, чтобы не стоять с глупым видом, постарался придать своему лицу таинственное выражение.

— Можете утешиться, господин Пимбуш, — сказала фрау Мор. — Господин Цумзе тоже не идет.

Фрау Туркхеймер мельком взглянула на Андреаса.

— А бог с ней, с этой глупой пьесой! Что в ней такого особенного? — сказала фрау Пимбуш. — Присядьте же, господин Цумзе!

Вытянув под платьем ногу, она пододвинула к себе стул Андреаса. Теперь он сидел между юбками фрау Мор и фрау Пимбуш. Супруга водочного заводчика время от времени скользила загадочным взором по его лицу, но ему казалось, что ее взгляд ни на минуту его не покидает. Куда бы Андреас ни глядел, он словно преследовал его, как глаза на старинном портрете. Фрау Пимбуш представлялась ему не человеческим существом, а символом, воплощением порока. Андреас был уверен, что она привидится ему во сне.

На верхушке искусной прически Клэр Пимбуш красовался крупный аметист, резко выделявшийся своим лиловым цветом на ее карминно-красных волосах. Над переносицей, между двумя утолщениями иссине-черных бровей, лоб пересекала глубокая складка, окруженная вертикальными морщинками. Казалось, этот низкий лоб был изборожден порочными мыслями. На нем лежал какой-то искусственный зеленый отблеск, словно на плохо приклеенной коже театрального парика. Зеленоватые глаза