Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

— А куда мы, собственно, идем? В том княжестве, где ты раньше работал, ты не поладил с английским резидентом, и тебя выгнали. В этом княжестве ты поссорился с раджей. С англичанами ты не в ладах, с раджами ты ссоришься. Так куда мы сейчас идем? Кто нам даст пристанище?

— Идем! — проворчал отец. — А не хочешь — тоже можешь оставаться у раджи во дворце. Ему всегда нужны женщины…

С этими словами отец отвернулся и зашагал в гору.

Мама распрямилась, с силой плюнула в сторону долины и, ни слова не говоря, потянула меня за руку.

Отец шел впереди, за ним, спотыкаясь о камни, шла мама, за ней с ревом плелся я.

— Мама, — ныл я не переставая. — Папа! Я домой хочу! Домой хочу…

Я ведь был тогда ребенком и не знал, что у того, кто идет дорогой правды, не бывает дома, не бывает пристанища, не бывает тени на пути. Он несет на себе груз своей решимости и оставляет позади чинары воспоминаний, которые пламенем поднимаются над землей, свидетельствуя об увиденном.

Перевод с урду М. Салганик.

Мулк Радж Ананд

ЦЕНА БАНАНОВ

Рассказ

Мулк Радж Ананд (род. в 1905 г.) — старейший романист, новеллист и эссеист, пишет на английском языке. Автор более десятка романов, среди которых наиболее известны «Кули», «Большое сердце», «Лик утра», множества рассказов, критических статей и работ по искусству.

Творчество Мулка Раджа Ананда хорошо известно советскому читателю по многочисленным переводам.

В прошлом году, когда я странствовал по древним городам Индии, мне довелось много повидать и прекрасного, и уродливого, да и самому пережить немало такого, о чем надеюсь рассказать единственным доступным мне языком, языком отточенного карандаша, пастели и кисти художника. Но один особенно запомнившийся случай вынуждает меня взяться за перо, ибо тут простой зарисовки недостаточно. Попытаюсь описать этот случай, — быть может, он окажется и занимательным, и вместе с тем характерным для нравов нашей обширной страны.

Я ехал поездом из Фаизабада в Лакнау. Фаизабадом, как известно, назвали во времена Империи Великих Моголов древний город Айодхью, столицу царства махараджи Дашаратха, отца божественного Рамы, героя эпической поэмы «Рамаяна». Однако многие, вероятно, знают, что после того, как Рама с помощью обезьяньего полководца Ханумана и его полчищ мартышек, лемуров и горилл одержал блестящую и заслуженную победу над злым демоном Раваной, царем Цейлона, обезьянья армия обосновалась в Айодхье под покровительством великого Рамы. Правда, со временем потомки обезьяньего рода, как и потомки самого Рамы, разбрелись во все концы страны. Но многие из тех и других прошли через века, сохранив наследственные черты, и остались верны преданиям, идеалам и обычаям и даже буйным причудам древних предков. Следует отметить, что обезьяны сохранили свои природные свойства, и в том числе уменье предаваться веселью, в значительно большей мере, нежели люди. И сейчас можно наблюдать, как тысячи обезьян показывают всякие чудеса или фокусы, — смотря по тому, как вы предпочтете назвать их проделки, — почти с тем же проворством, которое помогло полководцу Хануману выполнить свою благородную миссию помощи Раме. Правда, в последующие века, с появлением все более высоко организованных армий и усовершенствованных видов оружия, боевое мастерство обезьян несколько упало вследствие отсутствия регулярной тренировки, и только дерзновенные планы Пентагона подготовить горилл и мартышек для участия в будущих войнах помогут им вновь обрести былую воинскую доблесть. Но зато обезьяны не потеряли способности к развлечению и проявляют и сейчас такое же удивительное инстинктивное умение найти повод для забавы или драки, как и в былые времена.

Придя на станцию Фаизабад за полчаса до отхода поезда, я присел на скамейку и стал наблюдать за стаей обезьян, резвящихся на ветвях деревьев и на платформе. Обезьяны-матери, нежно прижимая к себе детенышей, спускались время от времени на платформу, чтобы подобрать недоеденный плод манго или другие остатки пищи. Пожилые обезьяны сидели, с наслаждением почесываясь, — эту столь успокоительно действующую в полуденный зной привычку они, очевидно, переняли от одетых в дхоти городских купцов. Меньшая братия ловко примостилась на тонких ветвях тамариндовых деревьев и, полускрытая листвой, настороженно ждала, готовая мгновенно пуститься в погоню за любой жалкой добычей, которая показалась бы на фоне скудного пейзажа Уттар-Прадеша.

Станционный колокол возвестил о прибытии поезда, и пассажиры бросились к вагонам, занятые одной мыслью — как бы захватить место. По моим наблюдениям, в эволюции, проделанной нами от стадии четвероногого животного до двуногого, мы стали не только более неуклюжими, но и гораздо менее вежливыми в обхождении друг с другом. Если пассажирам третьего класса с тяжелыми тюками на головах еще простительно толкаться и тесниться в погоне за местами, то когда представители мелкой буржуазии с бранью и скрежетом зубовным дерутся за свободные места в комбинированном вагоне, на это просто омерзительно смотреть. Я на этот раз попал в разряд буржуазии благодаря тому, что имел возможность тратить деньги, полученные от выставки моих картин в Дели, и потому легко нашел оставленное для меня место в вагоне второго класса. Место было удобное, у окна, выходившего на платформу. Моими соседями по купе оказались два сикха и три индуса, по виду чиновники, в костюмах английского покроя. Все мы тотчас же принялись обмахиваться чем попало, пытаясь осушить обильный пот, вызванный зноем летнего утра. Жара в купе показалась мне невыносимой, и я вышел на платформу. Чиновники последовали моему примеру. В тени, отбрасываемой двумя деревьями, мы обрели поистине райское блаженство. Некоторое время я смотрел, как пассажиры третьего класса наполняют водой из колонки небольшие глиняные кувшины. Затем меня увлекла проделка ловкой мартышки, утащившей набедренную повязку набожного индуса, вздумавшего совершить омовение у колонки. Веселое оживление, вызванное этим происшествием, перешло в бурный хохот, когда в ответ на смиренные мольбы индуса обезьяна с дерева великодушно швырнула набедренную повязку к его ногам. Можно было подумать, что начальник станции нарочно выдрессировал обезьян для поддержания порядка на платформе.

Пока все это происходило, мое внимание привлек к себе некий господин, сетх[55] с виду, в белом муслиновом дхоти, изящной куртке, какие носят в Лакнау, и расшитой шапке. Он подошел к моему купе второго класса и стал рассматривать белую карточку, на которой указывается, для кого оставлено место. Увидев свое имя, он повернулся и жестом позвал кули, который нес за ним его багаж — большой, окованный железом сундук, портплед, несколько корзинок и кувшин. Согнувшись под тяжестью поклажи, кули не