Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

электрических фонариков. Она пряталась за огороженным решеткой баньяновым деревом, которое эти мошенники-индусы поливают не как положено — неразбавленным молоком, а пополам с водой. Вот почему перед лавкой вечно стояла непросыхающая лужа грязи. Но мусульманин Сирадж, который после раздела страны остался в Индии, вынужден был мириться с обычаями презренных индусов, почитающих баньян священным деревом. А вот кто мог позволить себе не уважать индусскую святыню, так это бродячие дворняги, которые поминутно подбегали к дереву и непочтительно поливали его ствол. Но ведь это про баньян сказал всевышний: «И среди деревьев я буду баньяном». Конечно, в своем следующем рождении нечестивые собаки станут мусульманами, которым уготована та же участь, что постигла их единоверцев, погибших от рук чистых индусов во время резни 1947 года.

Сирадж вечно жевал инжир. Не по причине его дешевизны или своего голода. А только потому, что безмерно заботился о приумножении своей мужской силы. У этих обрезанных одна забота: есть, пить да похоть свою тешить. Точно бродяги, что носят свой дом на плечах, не знают они ни к чему привязанности. Легко бросают одно пристанище, спеша к другому. В Индии плачут о Пакистане, в Пакистане молят: «О мой пророк, позови меня в Медину». Маган Лал Такле часто думал: «Вот у мусульман Аллах сам живет в свое удовольствие и правоверным позволяет иметь по четыре жены… А нашему богу до нас дела нет. Сидит себе на небесах… А может, Сирадж, сам того не ведая, ищет путь к всевышнему, лишь возжигая курения и благовония? Такие берегут свою мужскую силу даже в объятиях женщины, не думая о том, каково приходится бедняжкам. Разве могут они достичь мокши[66], обрекая женщину на любовный голод, на муки неудовлетворенных желаний? Разве воздержание поможет им обрести бога? Да и кому нужно избавление от плотской любви? Мужчине? Женщине?..

Песчинка и раковина порознь не породят жемчужины. И только попав в раковину, песчинка станет бесценным перлом…

Спустилась ночь. И вместе с темнотой будто еще больше приблизился край земли. Закрылся магазин шелков Вилаяти Рама и дешевая харчевня Кашмири Бадшаха, где к вечеру раскупили даже дешевые закуски, — наверное, потому, что в эту вторую субботу месяца все работали и некогда было самим готовить еду. И только лавка Сираджа была открыта. Кто знает — почему? Возможно, фонарики нужны именно ночью? (Он и открывал свою лавку очень рано, едва начинал брезжить рассвет, так что это время еще можно было назвать ночью.)

Но, может быть, Сирадж просто поджидал своего дружка — Майкла, агента по туризму, чтобы вместе обдумать план поездки в Агру или Кхаджурахо, где можно немного подзаработать? Впрочем, Сирадж не гонялся за деньгами. Его гораздо больше привлекали западные туристки, изголодавшиеся по любовным утехам. В Индии они жаждали познать любовь с каким-нибудь здешним «Шахом Джаханом»[67] или обучиться любовным позам, высеченным в храмах Кхаджурахо.

Раздумья Магана прервал голос Сираджа:

— Хэлло, дарлинг!

Сирадж был почти неграмотным, но благодаря общению с туристами довольно хорошо говорил по-английски. Услышав его приветствие, Маган понял, что пришла Кирти[68]. Она и в самом деле была чем-то необыкновенной; небольшого роста, коренастая, с грубыми чертами угрюмого лица. Темнокожая Кирти носила сари густо-лилового цвета, и когда она входила в лавку Магана, ему казалось, будто перед ним появлялось живое воплощение тьмы. Девушка обычно приходила поздно вечером, словно прячась от людских взоров.

Сирадж, игриво насвистывая, стоял на пороге своей лавчонки, но Кирти, как всегда, проскользнула мимо, не удостоив его ни взглядом, ни словом.

Да и вообще, разве Кирти когда-нибудь с кем-нибудь разговаривала? Она и на вопросы-то отвечала безмолвно, лишь утвердительно или отрицательно качая головой.

Магана раздражало, что Сирадж, подсмеиваясь над ним, не раз язвительно спрашивал: «Уж не влюбился ли ты ненароком, дружок? Девушка молодая… Смотри, упорхнет от тебя голубка».

На самом же деле Кирти приходила к Магану потому, что была резчицей по дереву и приносила антиквару свои изделия на продажу. Жадный торговец всегда находил в них уйму недостатков. То он говорил, что тематика их устарела и они не пользуются спросом, то заявлял, что фигурки выполнены недостаточно умело. Тогда лицо Кирти мрачнело больше обычного. Однако все разглагольствования Магана имели одну-единственную цель: купить вещь, стоившую добрую сотню, за пять — десять рупий, а потом при случае продать втридорога.

Кирти не училась резьбе ни в какой художественной школе. Она выросла в семье мастера-резчика. Отец ее, Нарайан, вместе с такими прославленными мастерами, как Бхаваджи и Джамин Баргас, исколесил всю Индию в поисках древнего наследия своей страны. А его нужно было разыскивать в музеях Лондона и антикварных магазинах Нью-Йорка и Чикаго. Ежегодно из наших храмов пропадают сотни скульптур, чтобы появиться в антикварных лавках за тысячи километров от нашей страны.

Нарайан возвращался из этих поездок за утраченными шедеврами усталым и разочарованным и принимался создавать новые.

Кирти была равнодушна к работе отца, но между делом иногда брала инструмент и начинала помогать ему, выполняя наиболее простые операции. За работой Нарайан забывал о том, что вновь созданное куда менее ценно, нежели утерянное, и что стоимость последнего все возрастает. И не в два, не в четыре, а в сотни раз. А может быть, он и помнил об этом. Но Нарайан принадлежал к тем немногим чудакам, которые, хотя и признают необходимость денег, не в них видят смысл жизни. Он вырезал свои фигурки и тем с трудом зарабатывал семье на кусок хлеба, пока однажды не настал его час. Он поранил руку, вырезая фигурку кровожадной Джагдамбы[69]. Началось заражение крови. Его отправили в ближайшую казенную больницу, где он и скончался. «Умер как бездомный пес, — говорили люди, — такова уж, видно, была его судьба».

Создавая фигуры богинь, резчик Нарайан особенно долго, многие дни, а иногда и месяцы, вырезал груди и бедра. У маленьких фигурок груди были похожи на конусообразные волчки. А у больших, — с торсами, словно грубо отесанная скамья для кувшинов, — они напоминали огромные сосуды с молоком. Бедра у богинь были крутыми, как скулы слонихи, а ноги — точно два хобота.

Разве мог старый мастер, вырезавший фигуры великих богинь — самой богини войны Дурги — умереть обычной смертью, как вы или я?..

— Ну, что принесла? — спросил антиквар девушку.

Кирти развязала конец сари, вынула деревянную скульптуру и осторожно поставила ее перед Маганом на конторку, в яркое пятно света, отброшенного лампой, висевшей под потолком. Прежде чем взглянуть на работу, Маган подвинул Кирти полированный стул и спросил:

— Как мать себя чувствует?

Кирти не ответила.