Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

Мне трудно было представить Хашиму Би вдовой. Она казалась мне воплощением победоносной молодости, импульсивной силы, бурного ритма жизни; она казалась мне деревом, горящим в пламени алых цветов; волной, вздымающейся к небу в нетерпеливом желании коснуться луны.

Я не хотел или боялся увидеть ее вдовой — в черной юбке и белом шарфе, с лицом, бледным, как бутон белой розы.

Вдовой я ее не увидел и через некоторое время с радостью узнал, что она снова вышла замуж — за летчика-испытателя Хафиза из Аурангабада. Читатель готов окончить за меня рассказ: «Они жили долго и счастливо, и у них было много детей».

Но через некоторое время я встретил Кайрунису, подругу детства Хашимы Би.

— Хашима Би умерла, — сказала она.

— Как это случилось?

Девушка рассказала. Оказывается, у мужа Хашимы, Хафиза, была подружка на аэродроме, где он работал, стюардесса. Хашима Би догадывалась об этом.

Однажды Хашима Би попросила мужа взять ее с собой на аэродром. Она захотела полетать вместе с ним, но он отказал. Тогда она бросилась на взлетную полосу, когда самолет Хафиза уже набирал скорость. Хашима уцепилась за пропеллер, ее отбросило в сторону, и она разбилась насмерть. Хафиза и стюардессу арестовали, подозревая, что они хотели отделаться от Хашимы, но вскоре выпустили.

Нет, Хафиз не виноват, думал я, размышляя о судьбе Хашимы среди рыночного шума и звуков популярных песен, доносящихся из лавок.

Хашима Би, как и прежде, стремилась остановить движение — движение вентилятора, велосипедного колеса, самолета. Остановить на миг неудержимое движение Вселенной — вот для чего Хашима Би родилась в этом мире…

Я очнулся от своих раздумий и снова услышал шум рынка, увидел заполненные народом улицы, над которыми вздымал пыль порывистый ветер.

Перевод с телугу З. Петруничевой.

Нони Бхоумик

ОТВЕТ НА ВОПРОС

Рассказ

Нони Бхоумик (род. в 1921 г.) — прозаик, пишет на бенгальском языке. Автор четырех сборников рассказов, романа «Пыльная земля» и других произведений. Рассказы Н. Бхоумика переводились на русский язык.

Всем было ясно, что он обречен. Жить ему оставалось считанные дни.

Это будет обычная, ничем не примечательная смерть, которая вряд ли привлечет к себе большое внимание. Человек живет, делает свое дело, но его жизненные силы постепенно подтачивает недуг, и вот уже он оказывается лицом к лицу с небытием.

Он лежал в больнице, на одной из тех коек, которые отводят для бедняков, не имеющих денег, чтобы заплатить за лечение. Товарищам стоило больших усилий устроить его сюда. Они знали, что он должен умереть. На последние свои жалкие гроши они покупали для больного фрукты, навещали его. Пытались утешать, хотя видели, что он понимает всю бессмысленность их утешений. В душе они уже прикидывали, как справиться с делами, когда не станет одного из них. Но вслух они говорили о другом. Как организовать митинг у фабричных ворот перед утренней сменой, сколько подписей собрали в поселке, кто пойдет выполнять ответственное поручение в воскресенье, — все это, и многое другое, они без смущения обсуждали у постели умирающего, а затем уходили, подгоняемые неотложными делами.

Но даже когда уходили все, оставался один человек — мать. В палату входил привратник и однообразно звенел колокольчиком, напоминая, что время посещения кончилось. Появлялись санитары и няни, наводили всюду порядок, поправляли постели, а в иные дни отгораживали умершего красной тряпкой. Свет зажигали рано, когда на улице было еще светло. Глухим унылым стуком по каменному полу отдавались шаги сестер и врачей.

А старая мать все сидела у изголовья, всматриваясь в такое родное, такое знакомое, но иссохшее и изможденное страданиями лицо сына. Иногда она привставала и склонялась над покрытым одеялом почти безжизненным телом, словно пытаясь что-то рассмотреть, что-то услышать. А он знал, хотя и лежал с закрытыми глазами, что мать порывается спросить у него, спросить ласково, но настойчиво: «Ну вот. Чего же ты добился в конце концов?» А ему так не хотелось отвечать на этот вопрос.

Когда дело стало совсем плохо, друзья сказали ему:

— Надо предупредить твою мать.

— Нет, нет. — Он содрогнулся.

Он не хотел оставаться один на один с матерью. Он должен ответить на ее вопрос. Но что он ей скажет? Что он ей может сказать? Всю свою жизнь он думает, как ответить на ее неотвязный вопрос, но даже теперь, доживая свои последние дни, он не может открыть ей всю правду.

Когда-то, давным-давно, подобно многим другим интеллигентным юношам, он ушел из своей семьи, принадлежащей к среднему сословию. В те дни он был горд своей смелостью, полон воодушевления. Разумеется, он не задумывался над тем, к чему приведет его поступок, — главное, знать, от чего отрекаешься. Да, он отрекся от старого мира. С презрением отверг привычные удобства, мелочные заботы, ненавистное ему сострадание.

— Чем же ты хочешь заняться? К чему стремишься? — упорно допрашивала его мать. Ее слова полны были любви и участия, тревоги и сомнений, свойственных старому миру.

— Хочу заняться настоящим делом, — отвечал он, чувствуя, что в его душе зреет какая-то мечта, настолько еще смутная, что он не в силах выразить ее в словах.

Этот ответ не удовлетворял ни ее, ни его самого. Но что он мог сказать, когда еще сам не знал, как ему поступить?

Шло время. Пути старого мира и его собственный расходились все дальше и дальше, но вопрос матери преследовал его с прежней неотвязчивостью.

Кое-когда старый мир напоминал о себе посещениями матери, которая участливо и в то же время испытующе смотрела на сына, а потом спрашивала:

— Чем же ты все-таки занимаешься? Какими делами?

— Да как тебе сказать, — уклончиво говорил он. — Вот завтра утром, к примеру, надо расклеивать плакаты и продавать газеты.

— А что еще?

— Еще? Есть и другие дела, все больше пустяковые.

— И на это ты тратишь свою жизнь?

Мать недоверчиво и разочарованно смотрела в молодые, полные задора глаза сына.

— Что они тебе дают, твои дела? Чего ты добьешься?

— Чего-нибудь да добьюсь. Непременно добьюсь. Подожди немного.

И он улыбался, чувствуя, как в нем вызревает смутная мечта.

Но вопрос матери так и остался без ответа. А время отсчитывало год за годом. Один… два… три… десять… одиннадцать.

Когда мать появилась снова, голова у нее была совсем белая, тело одрябло, около глаз — сеть морщин.

«Боже, как она состарилась!» — поразился сын.

Мать долго-долго смотрела на него, потом тихо, как бы про себя, уронила:

— А ты, я вижу, уже немолод.

— Немолод?

— Да. И здоровье у