Избранные произведения писателей Южной Азии - Такажи Шивасанкара Пиллэ

как упал, обливаясь кровью, Читторонджон Гухо[87], не раз был свидетелем стачек, резни и погромов, слышал свадешистские песни Мукундодаша. Почему последующее поколение не сумело постоять за свою родину? Бенгальцы научились любить свой язык, проливать за него кровь уже после того, как страна была разделена надвое. Где же были раньше те, кто способен поднять народ на борьбу не ради хлеба насущного, но ради родной речи? Почему они до сих пор не откликались на зов родины, кто виноват в этом?

Рай-мошая била дрожь. Издалека доносился возбужденный гул толпы, а он сидел здесь, на заболоченном пустыре, окруженный сонмом теней, восставших из прошлого, и не мог ответить на их настойчивые вопросы.

Старик в ужасе посмотрел по сторонам. Идущая от Нового базара дорога безлюдна и пустынна, на ней лишь столбом стоит рыжая пыль, поднятая смерчем. На обочине Рохмотпурского шоссе, там, где была большая стоянка рикш, валяется одинокая повозка со сломанным колесом. Все словно вымерло, все безмолвно, как бывает лишь в часы глубокой ночи.

Страх заставил Рай-мошая встать на ноги. Тело у него будто ватное, в висках стучит. С самого утра он не выкурил ни щепотки гашиша, однако охватившая его странная истома сильнее привычного опьянения.

Старику захотелось побыстрее добраться до баркаса, там ему полегчает, там он будет в безопасности.

Возвращавшиеся на баркас гребцы приносили из города новости одну тревожнее другой:

— В Дакке людей убивают почем зря.

— У нас в городе разогнали демонстрацию. Арестована уйма народа. Кто знает, чем кончится вся эта заваруха!

Рай-мошай застыл в оцепенении и не принимал участия в разговоре. У него было единственное желание — немедля бежать отсюда. Город словно бочка с порохом, готовая взорваться в любую минуту, и тогда его баркас разнесет в пух и прах, так что потом и щепок не соберешь.

— Мерзавцы, выродки! — отчаянно ругал кого-то один из гребцов.

Нынешний день был похож на те страшные дни резни, когда смертельная опасность подстерегала людей на каждом шагу. Достаточно было малейшего шороха, чтобы сердце сжималось от тошнотворного страха.

— Ну погодите, мы с вами рассчитаемся! — оглушительно кричал кто-то.

Рай-мошай зажал уши ладонями. Неужели все начинается снова? Неужели в городе опять поджигают дома? Что там плывет по реке — дохлая собака или труп человека?

На соседних баркасах и лодках люди яростно спорили, слышались резкие слова. Но Рай-мошай был глух ко всему на свете. Лишь бы побыстрее выбраться из города, оказаться подальше от этого вулкана.

В голове по-прежнему стоял туман, тело охватила непреодолимая слабость, веки налились свинцом.

— Вставайте, хозяин, вставайте! Хватит спать!

Рай-мошай очнулся. Уже стемнело, пора было отплывать.

— Хозяин, харчевня открылась. Сходили бы подкрепиться, скоро в путь.

Рай-мошай с трудом открыл мутные глаза. Все его гребцы уже были в сборе и поторапливали старика.

— Что в городе? — с трудом проговорил Рай-мошай.

— Скверно, хозяин. В деловом квартале схватки не на жизнь, а на смерть. Вы бы пошли поели, отправляться пора.

Старик мрачно молчал.

— Никуда я не пойду, у меня есть немного жареного риса, тем и обойдусь, — наконец ответил он и нерешительно добавил: — А не открылись ли табачные ларьки?

— Они же государственные, — улыбнулся один из гребцов, — там сегодня все бастуют.

Рай-мошай обхватил руками голову, раскалывавшуюся от боли. Предстоит долгая мучительная ночь. Чем она кончится? Этого никому не дано знать. Тяжкие думы терзали старика: в чем искать опору, кто укажет средство, которое помогло бы забыться? Сердце щемило от страха и тревоги.

— Бей рынду, начинай посадку, — наконец распорядился Рай-мошай хмуро.

Раздались звонкие удары баркасного колокола.

— Кому до Шахебер-хата, кому до Шахебер-хата, садитесь, садитесь!

Рай-мошай напряженно присматривался и прислушивался ко всему вокруг. В ударах колокола чудилось что-то незнакомое и неестественное, небо над городом казалось затянутым тяжелыми грозовыми тучами. Кое-где в лавках на базаре горел свет, но там не было заметно ни малейшего движения. В гнетущем безмолвии, нависшем над городом, баркасный колокол прозвучал особенно громко и вызывающе.

Рай-мошай не ожидал, что в такой день наберется столько пассажиров. По одному, по два, проскользнув, словно тени, по темному пустырю, они поднимались на баркас. Рай-мошай пристально всматривался в них. Одни были хорошо знакомы, другие не очень, третьих он видел впервые.

Сегодня все не так, как всегда. В другие дни пассажиры, едва поднявшись на баркас, начинали знакомиться друг с другом, и через несколько минут палуба уже представляла собой живописную картину оживленно беседующих людей, а сейчас каждый словно затаил в душе частицу тревоги, охватившей весь город. Люди обменивались ничего не значащими фразами, да и то боязливо, с оглядкой.

Да, город можно было сравнить с пороховой бочкой, и с наступлением темноты, казалось, близилось мгновение взрыва. Рай-мошай метался, торопливо отдавал распоряжения. Отплывать, отплывать нужно, и как можно скорее.

— Бей рынду, отдавай концы!

В последний раз прозвенел колокол, в последний раз выкрикнули: «До Шахебер-хата, до Шахебер-хата!»

Баркас снялся с якоря, гребцы уперлись длинными шестами в дно залива и оттолкнули судно от берега, а затем сели на весла — по два с каждого бока — и вывели баркас на быстрину. Теперь он пойдет ходко, как настоящий корабль, обгоняя маленькие и большие лодки, лишь вода будет плескаться в борта. Минут через десять скроется из вида город с его домами, тюрьмой, исполинскими смоковницами.

В ожидании этого момента Рай-мошай сидел, опустив веки. Прошло и десять, и тридцать минут, и час, и полтора, а Рай-мошай все сидел в прежней позе. Опять на него напала сонная одурь.

— Вы спите, Рай-мошай? — кто-то спросил его.

— Нет, нет, — встрепенулся он, внимательно вглядываясь в пассажиров.

Старик сразу узнал того, кто окликнул его. Это был Абу из Шахебер-хата, студент местного колледжа. Как же он попал на баркас? Почему Рай-мошай при посадке не заметил его?

— Не спится, Рай-мошай, — сказал Абу. — Спели бы что-нибудь.

— Спеть? — изумился старик и даже рот открыл от удивления.

Оказывается, даже в такую ночь есть охотники развлечься! Но разве он может петь сейчас?

— Начинайте, Рай-мошай, начинайте, — настаивал Абу. — На душе тяжко, хоть немного развейте тоску.

Рай-мошай огляделся по сторонам. Город остался далеко позади. Мрак окутал землю. На одном берегу глухой стеной стоял лес бетеля, вдоль другого раскинулись рисовые поля. Прочистив горло, Рай-мошай затянул:

Инсаноке лие адж инсан чахие…

— О, не это, не это, — перебил его Абу. — Люди нам действительно нужны, но петь об этом надо не на урду. К соотечественникам мы хотим обращаться на родном языке.

— Вот именно, на родном, — дружно поддержали Абу сидевшие рядом